Главная » Библиотека » ДОРОГИ, КОТОРЫЕ НАС ВЫБИРАЮТ » 4. В СОВЕТСКОЙ АРМИИ

ДОРОГИ, КОТОРЫЕ НАС ВЫБИРАЮТ

Владимир Бан

Воспоминания, 1926–2009

Отпечатано в Соединённых Штатах Америки

2009, Издано автором


 

4. В СОВЕТСКОЙ АРМИИ

4.1 ЗАПИСКИ «КАВАЛЕРИСТА»

 

В начале ноября получил повестку 16-го числа прибыть в Работкинский райвоенкомат для отправки в воинскую часть. С собой надлежало иметь единственный имевшийся у меня документ — приписное свидетельство (первый паспорт я получил в 1968 г. после увольнения из Вооружённых Сил) и стандартный набор вещей: смену белья, кружку, ложку, а также съестное на несколько дней. Считалось, что этот набор вполне достаточен для наших (а нас была целая команда) скромных потребностей. Мне мама, конечно, положила тёплые вещи, еще кое-что. В райвоенкомате нас проверили, и, не помню уже на чём, отправили в Горький на пересыльный пункт, где мы ожидали нашей дальнейшей участи. Там, по-моему, мы и попрощались с мамой; держалась она мужественно, слёз у неё в глазах не было. Ночь на пересылке запомнилась как кошмар. Неоднократно гас свет, раздавались крики «держи карманы», в темноте какие-то не менее тёмные личности грабили новеньких. Чего-то (не помню чего) лишился и я. На следующий день нас посадили в поезд и привезли в город Ковров Владимирской области, выгрузили на железнодорожном разъезде Федулово несколько километров западнее Коврова, где в лесу на р. Клязьма располагался один из полков запасной кавалерийской бригады Московского Военного Округа (МВО). Полк располагался в деревянных бараках-казармах, в которых отсутствовали элементарные удобства; в то же время другой полк бригады стоял в самом городе в несравненно лучших условиях. Задача бригады была готовить пополнение — как личный, так и конный состав для кавалерийских частей действующей армии. Но в отношении нас, только что мобилизованных, задача, по-видимому, состояла в том, чтобы при помощи «шоковой терапии» заставить нас напрочь забыть про жизнь далеко не сладкую «на гражданке». Нас окунули в мир, при входе в который можно было смело написать дантовские слова “lasciate ogni speranza….”1. Настолько весь солдатский быт там тогда был мрачен, примитивен, безрадостен, настолько велики были лишения физические и моральные, настолько мы были вырваны из привычной среды, изолированы от неё и подчинены жесткой, и даже жестокой дисциплине, что сами не понимали тягостность нашего положения. Но человек, в особенности молодой, привыкает ко всему: и к полуголодному существованию, и к 12-часовым занятиям с последующими ещё работами («нарядам»), и к полному лишению того, что я назвал бы «приватностью».

Для начала нас подвергли унизительной санитарной обработке и одели в военную форму, которая мало кому подошла по размеру. Вместо длинных кавалерийских шинелей мы получили обрезанные, явно бывшие в употреблении («Б/у»), с бурыми пятнами не отстиранной крови. Вместо сапог, пусть кирзовых (а куда ещё крепить шпоры как не к сапогам?), выдали ботинки и обмотки. Свои вещи сдали старшине эскадрона по описи и с домашним адресом; ни мы, ни наши родные их больше не видели; но поживиться (ими вряд ли кому было возможно, такое это в большинстве было тряпьё. Вместе с другими из прибывшей команды меня определили в учебный эскадрон, задача которого была за полгода сделать из нас полноценных младших командиров (с присвоением звания «младший сержант») для кавалерии.

Надо сказать, что стараниями «народных маршалов» Ворошилова и Будённого, руководство которых войсками оказалось неудачным, в РККА сохранялась и создавалась вновь многочисленная кавалерия. Делалось это в значительной мере из-за недостаточной моторизации армии. К концу войны в армии было 8 кавкорпусов и 3 отдельные дивизии, которые сыграли немалую роль в Победе, но это не были кавалерийские соединения периода Гражданской войны; в их составе были артиллерийские, танковые, зенитные и др. части. Использовались они в основном на южных фронтах, где этому способствовала местность. Значительно поменялась и тактика. Атаки в конном строю были редким исключением; после сближения с противником бойцы спешивались и атаковали в пешем строю, как пехота.

Наш учебный эскадрон состоял из 4 взводов. Поскольку я заявил, что у меня образование 9 классов (документов никто не спрашивал), меня определили во взвод противохимической защиты. Такая служба в армии существовала, так как опасность применения противником боевых отравляющих веществ (ОВ) сохранялась. Обучали нас, конечно, защите от ОВ периода Первой Мировой войны, о новых ОВ мы, да похоже, и наши командиры, не слыхали. (Кстати, я был один из немногих, если не единственным, во взводе, который мог без запинки произнести названия ОВ — бромбензилцианид, хлордифениларсин и т.п.). Но во всех остальных отношениях я проигрывал деревенским ребятам, частично из-за недостаточной физической подготовки и неумения обращаться с лошадью, так как даже в колхозе я видел её только издали. Но, поскольку я был призван из деревни, моё умение обращаться с лошадьми не вызывало, видимо, никаких подозрений. На второй день после прибытия в часть нас повели в конюшню и за каждым закрепили коня. Мне досталась пегая (названия мастей я только - что вычитал в Интернете, тогда никто нам это не растолковал) кобыла по кличке «Буся», весьма добронравная и послушная. Коня полагалось кормить, поить, 3 раза в день чистить («Скребницей чистил он коня…» А. С. Пушкин, «Гусар»), выгуливать, объезжать, приучать к конному строю, временами мыть в бане (в землянке), следить за здоровьем.

Прибавим ещё занятия по боевой и политической подготовке, уходу за собой, несению службы в нарядах по эскадрону и в полку — получится весьма скромный остаток на сон и так называемое «личное время», во время которого только и можно было что сидеть на табуретке и учить на память военную присягу и уставы; не дай Б. сесть или лечь на постель. Это и было бы трудно сделать, так как в учебном эскадроне спали на трехъярусных нарах. Спали на соломенных тюфяках, раз в месяц их приходилось набивать свежей соломой. Портянки и носки (у кого таковые были) сушили ночью своим телом; оставишь их в ботинках, можно было утром их не найти, как это однажды было со мной. Пока старшина расстарался выдать мне взамен два «вафельных» полотенца, обморозил большие пальцы ног, чувствовал я это несколько десятилетий. «Удобства» все были на улице; умывались холодной водой или снегом. Туалет был один общий без какой-либо возможности уединяться; «процедура» была унизительной до невозможности, пока не привык.

На приём пищи времени уходило немного, так как её самой было немного. Мы всегда были голодны, редко кто получал иногда посылку из деревни. На завтрак была каша, 200 г т. наз. хлеба, чай с конфетой-«подушечкой». На обед 450 г хлеба (тут и вечерняя порция), суп и каша. Вечером каша или нечищеная селёдка, чай и хлеб, который остался от обеда (если оставался).

Многие старослужащие имели хлеба ещё меньше, так как на часть хлеба выменивали у молодых махорку — курево им было нужнее хлеба. Я так и не научился скручивать «самокрутки», поэтому и никогда не курил, за исключением совсем короткого периода, когда уже можно было купить сигареты.

Иногда, когда разгружали вагоны со жмыхом для лошадей, удавалось урвать немного для себя. Неудивительно, что из-за всех тягот и лишений, которые Присяга требовала стойко переносить (см. ниже), личный состав в основном буквально рвался на фронт.

Азам воинской дисциплины, уставам и другим премудростям нас учили сержанты. Командиром отделения был сержант Медведев, помкомвзвода ст. сержаннт Агеев, старшину эскадрона не помню. Командиром взвода был ст. лейтенант Левадный, комэском капитан Асеев. Надо сказать, что командиров этих могу вспомнить добрым словом; они были в меру требовательны, учили нас, как могли, чтобы мы не стали пушечным мясом в первом же бою. Хочу надеяться, что и они благополучно до воевали до конца войны.

В основном занятия с нами проводил комвзвода, сержанты надзирали за уборкой лошадей, за соблюдением дисциплины, несением службы. К дисциплине привыкать было сложно. Это включало беспрекословное повиновение, соблюдение распорядка дня и др. требований, быстроту выполнения команд, соблюдение разных запретов, в т.ч. каких-либо отлучек без ведома командира. Передвижения только строем, с песней. Все требования и запреты дублировали друг друга и создавали круг, из которого не было выхода. Уставы требовали хранить верность присяге, присяга требовала точное выполнение уставов, и так во всём. Как теперь понимаю, верховное командование не очень доверяло патриотическому порыву масс, и, принимая присягу, воин соглашался в случае её нарушения на суровые кары. А кары действительно были суровые: за самовольную отлучку до 2 часов можно было получить суток 10 гауптвахты; самовольная отлучка свыше 2 часов, или до 2 часов, но совершённая повторно, считалась дезертирством и влекла суд военного трибунала, а в зоне боевых действий неминуемый расстрел. На моей памяти в нашем эскадроне не было дезертиров из-за трусости, желания уклониться от фронта, но было несколько случаев, когда «дети» (17 лет!) не выдерживали и срывались к маме. Их вылавливали без труда в родной деревне, привозили обратно и судили трибуналом.

Итак, с месяц нас усиленно готовили к принятию Военной Присяги, которое состоялось в середине декабря. Боевая подготовка давалась мне нелегко (за исключением предметов теоретического характера); особенно сложно было с конной подготовкой, но тут случился и забавный эпизод: из-за моего «высокого образования» я был назначен командиром взвода быть у него коноводом, что означало, что мне надо было ещё и заботиться о его коне (см. выше). Это явно превосходило мои способности, и спустя какое-то время я с этой должностью расстался. Тут надо сказать, что на марше колонна кавалерии передвигалась по 3 всадника в ряд, а когда дело доходило до сближения с противником, оба крайних всадника спешивались и передавали поводья среднему, который должен был управляться с тремя конями, имея только 2 руки, правда, ещё и ноги, по кавалерийскому — шенкеля. Но и обоим пешим приходилось несладко, когда требовалось — пусть в учебном бою — по пояс в снег наступать и затем атаковать условного врага. Определённое разнообразие во всей этой жизни наступило, когда мне доверили руководство комсомольской организацией эскадрона. Не помню уже, назначили ли меня или избрали. Приходилось принимать участие в различных собраниях и заседаниях, самому иногда готовить их в эскадроне, сидеть на инструктажах в полку и даже в Коврове.

Я уже упомянул, что учебный эскадрон готовил младших командиров, и по окончании подготовки нас должны были отправить в боевые части. Остальные подразделения за короткий срок готовили маршевые эскадроны, состоявшие в основном из призывников, из прибывших из госпиталей и пересыльных пунктов, и т.п. Тем не менее в конце 1943 года обстановка на фронтах была уже не такая, как в 1941 и 42-ом, пополнение на передовую не отправляли без подготовки и подчас без оружия, а на подготовку отводили разумные сроки. Но особенность кавалерийских запасных частей состояла в том, что для фронта готовили и пополнение конным составом. Наши лошадки недолго были у нас; проверялось их здоровье, их объезжали, приучали к тому, что они должны уметь, и тоже отправляли на фронт. Так что происходило постоянное обновление, и не всегда к лучшему. Так, однажды прибыли лошади из Монголии («монголки») — дикие, маленькие (увязали в снегу по самое брюхо), косматые, ни разу не бывшие под седлом. На таких конях, вероятно, передвигалось ещё войско Чингисхана. Намучились мы с ними. Надо сказать, что в походах часто давали команду спешиваться, и кавалеристы шли пешком, ведя упрямых и непокорных коней на поводу и влача весь свой скарб на себе, подчас по снежному бездорожью. Весной стало легче, да и втянулись мы, более-менее и привыкли. Но наслаждаться пришлось недолго.

Началось создание второй по счёту латышской дивизии (308 сд2), на её формирование направляли каждого, кто имел хотя бы малейшее отношение к Латвии. Примерно в мае мне в полку выдали все необходимые документы и отправили в знаменитые в войсках Гороховецкие лагеря МВО3, где в районе ж.-д. ст. Ильино стоял запасной полк единственной тогда латышской дивизии — 43-ей гвардейской стрелковой (43 гв. лсд).

 

4.2 ГОРОХОВЕЦКИЕ ЛАГЕРЯ

 

Жизнь и служба в латышском запасном полку была совсем иной, чем в кавалерии. Начну с того, что была весна, тепло, светло и приятно на душе.

Надо заметить, что во всё время существования латышских частей (как бы не менялись названия) они были латышскими только номинально; одних латвийцев, видимо, было недостаточно, кроме того, латвийцами были многочисленные русские и евреи; «внизу» на это не обращали внимания, и никаких противоречий не было, разве что над некоторыми добродушно подтрунивали.

Кормили, одевали-обували лучше, чем в кавалерии; жили, правда, в землянках, но во всём расположении части видно было стремление к какой-то «прибалтийской» аккуратности и элементарному благоустройству. И ты отвечал только за себя и свою винтовку. Настроения прибавляла и общая обстановка на фронтах: шло изгнание оккупантов из страны, были достигнуты успехи и победы под Ленинградом и на Юго-западе, освобождён Крым и появилось понимание, что полная победа над врагом сможет быть достигнута скоро и без помощи Союзников. У нас же появилась надежда на скорое освобождение советской Прибалтики, на скорое возвращение домой и встречу с оставшимися под властью врага родными и близкими. Что касается евреев, то, как я смутно предполагал, надежды на встречу с родными были более чем призрачны. Из газетных статей Эренбурга, Симонова и др. было ясно, какая судьба постигла еврейское население на оккупированных немцами территориях.

Тем временем на базе запасного полка шло постепенное формирование нашей 308 лсд, которая вместе с 43 гв. лсд должна была составлять 130-ый лат. стрелковый корпус (130 лск). Части пополнялись до штатной численности — прибывали выпускники офицерских училищ и школ младших командиров, ветераны и вновь мобилизованные. Среди командного состава, особенно высшего, было много российских латышей. Поступало вооружение, транспортные средства и другие предметы снабжения; к концу формирования получили какие-то зеленоватые шинели и крепкие на вид армейские ботинки из союзнической военной помощи; потом и продовольствие — в основном мясные консервы. На высших командных должностях были латыши: командир корпуса генерал-майор Бранткалн, ком. дивизии полк. Калниньш, комбат майор Янулевич и др. Под их руководством и шла вся боевая и политическая подготовка. Занятия длились 10-12 часов, учились владеть оружием, действовать в бою, учились и другим премудростям. В начале, правда, было иногда анекдотично видеть, как бойцы, обувь которых была в ремонте, становились в строй и шли на занятия босиком. От этого не спасали даже американские ботинки, которые, (но не только они) бывало, разваливались после 2 дней носки. Примерно в начале июля дело начинало принимать более серьёзный оборот. Выдали новое обмундирование, оружие, проводились учения для так называемого боевого сколачивания подразделений. Перешли на боевую штатную организацию, и меня зачислили в транспортную роту 355-го стрелкового полка (355 сп), поскольку посчитали великим специалистом по обращению с лошадьми. Дивизия, если не ошибаюсь, имела автотранспортный батальон, но полковые артиллерия и транспорт были конными.

Однажды в нашу землянку пришёл молодой офицер набирать солдат в полковую роту автоматчиков, и, не ожидая ничего хорошего от службы в конном обозе, я согласился на перевод. Ближе к концу месяца нас перевели на питание от полевых кухонь, передислоцировали на ст. Ильино, где после краткого ожидания посадили в эшелон. Начался путь на запад.

 

4.3 В ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ

 

Наш эшелон был одним из многих, которые доставили дивизию на II ПрибФ (II Прибалтийский Фронт). Выдвижение происходило спокойно, хотя определённая опасность атак с воздуха оставалась. Поэтому в составе эшелонов были также жел.-д. платформы, на которых размещались штатные зенитные средства, но дела для них не было. Чувствовалось, что у противник больше не господствует в воздухе, да и обстановка на фронте вдохновляла. Уже состоялась высадка союзников в Нормандии, успешно шла операция советских войск по освобождению Белоруссии. Второй Прибалтийский Фронт (II ПрибФ) выходил на подступы к Латвии.

Наша полковая рота автоматчиков располагалась в штабном эшелоне, наша задача на данном этапе, как и в дальнейшем, состояла в несении караульной службы по охране командования и штаба полка, Боевого Знамени, полковых документов и ценностей. По мере возможности проводились боевая и политическая подготовка. Погода была замечательной, настроение приподнятое, когда следовали севернее Москвы, видны были павильоны ВСХ (Всесоюзной сельскохозяйственной Выставки, позже ВДНХ). Мы обогнули Москву с севера. Примерно 50 км западнее все помрачнели. Никакие слова не могут передать ту картину разрушений и отсутствия жизни, которую мы увидели, проезжая по освобождённой территории.

Эта картина, впрочем, имевшая место везде, где немцы отступили, могла объяснить, по крайней мере, частично, две вещи: то что немцы писали домой: «… после того, что мы натворили в России, не дай Бог, чтобы Иван пришёл на нашу землю». Во-вторых, то, что после демобилизации советские военные стремились (и по законам того времени имели полное право) осесть в благополучных освобождённых местах.

Ещё через несколько дней нам выдали боеприпасы и приказали опробовать оружие, а под вечер мы прибыли на станцию назначения, которой оказался Невель. Город мы толком не разглядели, было уже темновато, и нас постарались быстро отвести от места высадки, зная, насколько войска уязвимы с воздуха в таких местах. После короткого ночного отдыха уже вне города, мы продолжили пеший марш в сторону латвийской границы (прибл. 150 км). Было прохладное утро, настроение было бодрое, и я не мог предполагать, каким мучительным будет наш дальнейший форсированный марш на запад. Как пелось в одной более поздней песне: «Шли мы дни и ночи, трудно было очень…». Дни стояли жаркие, пыльные. На каждом была полная «выкладка» весом не менее 20-25 кг: автомат ППШ с запасными магазинами и патронами, вещевой мешок с пайком НЗ (неприкосновенный запас), шинель (скатанная, надетая через плечо наподобие хомута, она же служила подстилкой и одеялом), плащ-палатка, противогаз, котелок, фляга, пехотная (малая) лопата. Это небольшая лопатка длиной 50 см, служившая для самоокапывания, а иногда и для рукопашного боя. (Сапёрная же лопата имела длину 110 см, и её имели только сапёры; выражение «избивать сапёрными лопатками» лишено смысла; конечно, избиваемым от этого не легче).

Стало известно, что 43 гв. сд нашего корпуса уже находится в районе границы с Латвией, вошла в состав 22 А (22-ой Армии) и что нам предстоит догнать её и начать совместные действия; это были ещё прибл. 150 км, теперь по территории Латвии. А весь марш у нас занял не более 10 дней. Уставали так, что, достигнув района днёвки (если марш был ночной), зачастую валились спать, не дожидаясь прибытия кухни. Но не всегда так получалось, потому что некоторые группы должны были обеспечивать охрану отдыхающих, притом посменно. Ляжешь отдохнуть в 3 утра, а в 5 тебя будят заступать в караул. А сменишься — какой уже после этого сон.

От марша по территории Псковской области остались удручающие впечатления. Тотальное уничтожение населения и разрушения, сгоревшие деревни, только печные трубы торчат, почерневшие от огня, и иссечённые осколками деревья, развороченные специальным плугом шпалы рельсовых путей; как будто Мамай прошёл. На территории Латвии картина была иная; и здесь были следы боёв, но не такие ужасные. Отчасти это надо объяснить тем, что здесь не практиковалась тактика «выжженной земли». Правда, встречавшиеся позже города были в разной степени разрушены, но в основном в ходе боевых действий. Почти стёрта с лица земли была Елгава, которая тем летом несколько раз переходила из рук в руки. Со своей солдатской «высоты» я мог видеть только немногое, но свидетелем каких-либо эксцессов в отношении мирных жителей не был. Скорее наоборот: когда на несколько дней располагались на отдых на каком-то хуторе, уже в Латвии, молодая хозяйка зачастую была не прочь пофлиртовать с нашими бойцами.

В первых числах августа мы подошли к неказистой речке, и командиры нам сообщили, что на том берегу уже Латвия. Противник уже был оттеснён, мы перешли речку вброд, радость и воодушевление были неописуемые; если бы не командиры, то мы бы растратили все патроны на стрельбу в воздух. Но задерживаться нельзя было, 43-ья уже была в соприкосновении с противником. Нет ничего хуже, чем догонять. Мы шли форсированным маршем, ноги были стёрты в кровь. Последние несколько дней перед тем, как влиться в боевой порядок корпуса, запомнились как кошмар. Всё ближе слышалась канонада, затем стал слышен ружейно-пулемётный огонь. Стало известно, что против нас действует одна из дивизий латышского легиона СС. В этом я мог убедиться лично: на одном из привалов обнаружил валявшуюся латышскую глянцевую брошюру «Страшный год» о «… зверствах НКВД и жидов в Латвии с июня 1940 по июнь 1941». Брошюра была красиво и умело издана, и успешно укрепляла ненависть легионеров к «жидам и большевикам», взывала к мести.

Все перелески были заняты войсками, на дорогах было бесконечное движение, даже бегом, в разных направлениях, что создавало впечатление полной неразберихи. Получили приказ окопаться на достигнутом рубеже и приготовиться к наступлению следующим утром. Новый приказ — сменить позицию, окопаться на другом рубеже. До сообщённого нам времени начала наступления остаётся мало времени. Пополнили боезапас, выдали также ручные гранаты. В термосах доставили то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак. Бывалые товарищи говорят, что лучше не есть — на случай, если ранят в живот. Лишнюю поклажу сдали в полковой транспорт. Немного поспали. Перед наступлением нам объяснили, что бой будет за гор. Крустпилс с выходом на рубеж р. Айвиексте. Это даже больше, чем нам положено знать. Наша задача — по сигналу зелёной ракетой и по команде двигаться в составе роты вместе со штабом полка, охранять Боевое Знамя, при встрече с противником действовать по обстановке. К предстоящему участию в боях я относился с фатализмом. Лучше всего это отношение можно было характеризовать фольклором: «Двум смертям не бывать, одной не миновать», «Или грудь в крестях, или голова в кустах», и т.д. Страха не было. Было понимание неизбежности того, что могло случиться, чувство общности с теми миллионами, которые были в таком же положении.

Если память не изменяет, было раннее утро 7 или 8 августа 1944 г. Началась наша небольшая артподготовка, на запад пролетели штурмовики. Сигнальная ракета, в наступление пошли батальоны первого эшелона, но не на виду у нас. Команда, мы выбираемся из окопов и двигаемся вперёд. Впереди перестрелка, временами движение приостанавливается. Ложимся на траву, или что ещё там росло, и стараемся воспользоваться отдыхом. Потом снова вперёд. Кругом неизвестность, никаких указаний, отделение разбрелось на широком фронте. В какой-то момент почувствовал удар в левое бедро и внезапную боль, понял, что ранен в ногу, хотя крови было мало. Получил разрешение направиться в тыл на перевязку, куда кое-как добрёл самостоятельно.

Моё лечение закончилось в госпитале для легкораненых в районном городке Прейли. Оттуда был направлен в запасной полк 22 А, а оттуда в свой 355 сп. Отправляли не в одиночку, всегда формировались команды, это занимало много времени, и в свою часть я попал уже в октябре, когда бои шли под Ригой. На участке наступления полка немцы отступали без боя, и мы вступили в Ригу с юго-запада по Елгавскому шоссе. В Риге были основательные разрушения, многие ещё от бомбёжек 1941 года. Точные даты уже позабылись, какое-то время мы располагались в районе Мангали, а в декабре или уже январе 1945 г. корпус снова был направлен на передовую, где готовился к наступлению в р-не пос. Джуксте.

Буквально накануне наступления меня и несколько солдат из латвийских русских (Степанов, Максимов) отозвали из полка и направили в Запасной полк ЛенФ (Ленинградского Фронта), который занял полосы упразднённых II и III ПрибФ. Полк стоял в Елгаве и готовил маршевое пополнение для войск Фронта. Так как часть пополнения состояла из мобилизованных на освобождённой территории Латвии, то стали необходимы переводчики со знанием русского и латышского. Эту работу нам и поручили, а меня вдобавок назначили комсоргом роты. По тому периоду хочу только упомянуть ужасное впечатление от полностью разрушенной Елгавы и отправку всего полка на передовую в районе Пампали, где вступили в бои местного значения, но это длилось недолго. Всё последующее время было занято разными делами и передвижениями в ближнем армейском тылу, что для нас означало северные районы Литвы на Мажейкяй-Приекульском направлении.

За весь описываемый период (январь-май 1945) успехи наших войск были минимальны. Главной задачей было сковать как можно больше сил противника в Курляндии, а если удастся, то нанести поражение его группировке. Сил и средств для выполнения этих задач явно было недостаточно, так как максимальные усилия были сосредоточены на Берлинском и Восточно-прусском направлениях и южнее. Этим частично объясняется, что противник в «Крепости Курланд» чувствовал себя уверенно, спокойно маневрировал, упорно цеплялся за каждый метр территории (имея для этого вполне достаточно сил). Латышская дивизия СС, да и другие соединения дрались с отчаянием обречённых. Более того, несмотря на довольно активные действия авиации Балтийского Флота, полностью блокировать порты не удавалось, что позволяло противнику осуществлять морские перевозки войск и припасов в обоих направлениях, а также эвакуировать добровольных и недобровольных беженцев. Вместе с тем, немцам не удалось сковать большие наши силы на фронте вокруг Курляндского котла. На этом фронте действовало ок. 6 наших армий, но они имели ослабленный состав, и без должной поддержки артиллерии, танков и авиации они добивались весьма незначительных успехов. Можно сказать, что когда 8 мая 1945-го г. немецкая группировка капитулировала, то линия фронта по сравнению с январём существенно не изменилась

По мере того, как время шло к весне, поступали всё более вдохновляющие сводки с других фронтов. В апреле был взят Кенигсберг, началась Берлинская операция, значительные успехи были южнее, 25.04.45 состоялась встреча с американцами на Эльбе. Мы в это время стояли в лесочке недалеко от Ауце. 30.04.45 над Рейхстагом в Берлине было поднято Знамя Победы, 02.05. капитулировал Берлин, 7 мая в Реймсе и 09.05.45 в Берлине состоялось подписание актов о капитуляции Германии. Легко понять, что нашему ликованию не было предела. Почти 4 года ждали и не сомневались именно в таком исходе. Стрельба из всех видов оружия была такой, как в самом напряжённом бою. Чувства били через край, в том числе надежда встретить своих близких, которых многие не видели все эти годы.

 

4.4 СЛУЖБА В МИРНОЕ ВРЕМЯ

4.4.1 Рига

 

Вторая декада мая 1945 прошла в эйфории от Победы и связанных с нею событий. Что касается меня лично, я переживал, что нахожусь так близко от дома, которого, собственно, у меня уже не было. Я понимал, и это потом подтвердилось, что в Лиепаю попаду ещё не скоро. Нас, командированных из 355 сп, снабдив необходимыми документами, направили обратно в наш полк, который якобы стоял где-то около Риги. Но в рижской военной комендатуре нас задержали, и вместо 355 сп с непонятной тогда целью направили в один из пересыльных пунктов в Риге. Какое-то время мы там бездельничали, пока нас на время не направили в войсковую часть, которой предстояло участвовать в операции против скрывающихся в видземских лесах бандитов, или, как бы их теперь называли, «незаконных вооружённых формирований». Они состояли из избежавших плена вояк Курземской группировки противника, из дезертиров обеих армий, лиц, имевших основания опасаться советской власти и не сумевших вовремя выбраться из Курземского котла. Они объединялись в хорошо вооружённые и организованные банды «лесных братьев», прятались в лесах, пользовались поддержкой некоторой части сельского населения и нападали на советских военнослужащих, активных сторонников советской власти; под покровом ночи они зверски расправляясь с целыми семьями. Убеждён, что только малая часть этих теперь почитаемых «национальных партизан» верили, что ведут справедливую борьбу против «оккупантов» за «свободную Латвию» (а кто из них боролся за Латвию против немецких оккупантов?).

 

В сапёрном батальоне 130 лск. Рига, 18. 7. 1945.

 

Больше было тех, кто рассчитывал спасти свою шкуру, и, сидя в своих тайных лесных убежищах, надеялся, что явятся англичане или американцы и прогонят «большевиков», и это поможет им избежать заслуженного возмездия.

Из-за сложности вопроса о «советской оккупации» выскажу лишь несколько соображений. Размещение советских военных баз в Латвии в 1939 г. произошло ввиду очевидной агрессивности Германии на восточном направлении; присутствовало стремление СССР обезопасить себя и, если позволит развитие событий, вернуть бывшие территории царской России, получившие весьма иллюзорную независимость в результате фактически нарушенного уже к 1939 г. Версальского договора. Развитие событий в 1940 г., особенно разгром Франции в мае-июне, позволило добиваться этих целей. Латвийское правительство не препятствовало вводу дополнительного контингента советских войск, что и явилось импульсом для последовавших шагов по включению Латвии в состав СССР. Говорят об угрозе применения силы со стороны СССР, но Латвия, при наличии политической воли, вполне могла сопротивляться, опираясь на свои вооружённые силы, в т.ч. на полки «айзсаргов». У государства, как и отдельного человека, всегда есть свобода выбора. Не нашлось в Латвии своего царя Леонида, с 300 спартанцами продержавшегося против войска персов. А раз не было оккупации, то и не было «повторной оккупации» 1945-1991 г.г. Хотел бы ещё добавить: если бы шаги СССР 1939-40 годов способствовали быстрой победе над Германией, если бы не поражения и катастрофические потери людей и территорий в 1941-42 годах, если бы советское руководство умело воспользовалось плодами победы, тогда и разговоров о советской оккупации не возникало. Но было то, что было; история не любит «если».

Итак, нас куда-то привезли, мы влились в названную часть и в её составе участвовали в облаве на «лесных братьев». Каковы были успехи, нам не сказали; по окончании операции нас вернули обратно в казармы на Югле. Тем временем многих «стариков» уже демобилизовали, необходимо было пополнять части, и меня направили в сапёрный батальон 130 лск, который стоял в усадьбе «Букулту муйжа» в Букулти, за окраиной Риги. По иронии судьбы случилось то, что я меньше всего хотел, а именно, попасть в сапёры. В батальоне меня определили в учебный взвод, а через недолгое время назначили (избрали?) освобождённым комсоргом батальона. В жизни воинской части не было ничего особенно примечательного: боевая и политическая подготовка, караульная служба, получение для батальона специфического сапёрного имущества и т.п. Ближе к осени батальон покинул заместитель командира. Капитан Шутов поступил в Московскую Военно-Инженерную академию; это было впервые, когда я услышал о ней.

В батальоне стараниями замполита был создан небольшой оркестр, который иногда играл на танцевальных вечерах в клубах близлежащих текстильных фабрик Юглы. На одном из таких вечеров познакомился с лейтенантом (это мне как-то льстило, но не было главным) Александрой, она стала моей постоянной партнёршей на танцах. После двух лет полного отсутствия общения с прекрасным полом «потянуло на романтику», но дальше первых робких поцелуев наши отношения не заходили, и с моим отъездом на учёбу прекратились.

Как комсорг батальона я в январе 1946 г. получил приглашение присутствовать на процессе обергруппенфюрера СС, «оберпалача Остланда» Ф. Еккельна и его сообщников. Это их стараниями с октября 41-го проводилось массовое уничтожение евреев Прибалтики; вменялись им и другие леденящие кровь преступления. Обвинительное заключение зачитывали несколько часов, но, сколько помню, уничтожение евреев особо в нём не акцентировалось. Обвиняемых приговорили к высшей мере наказания, и 03. 02. 1946 они были публично повешены на площади Победы в Риге.

Я помнил, что в Ригу незадолго до войны переехала с семьёй мамина двоюродная сестра Текла (евр. имя м.б. отличалось) Григорьевна Хржановская, и помнил их адрес. Как-то, получив увольнительную, решил её разыскать. Поехал на ул. Московскую, позвонил в квартиру, т. Текла оказалась дома. В тот же или в другой раз дома был и её муж д. Станислав, но их дочери Ани уже не было; она окончила гимназию, вышла замуж за какого-то немца и уехала с ним в Германию. О дальнейшей её судьбе мы узнавали от т. Теклы: Аня с мужем развелась, а затем вышла замуж за гражданина Швейцарии Роже Гуггисберга, жила с ним в Женеве, они имели сына Виктора. Несколько раз мама получала от неё письма, потом они перестали приходить. Гуггисберг с Аней и сыном систематически ездил в Ю. Америку, где он вроде бы преподавал. Были они и в гостях у т. Сары в Рио-де-Жанейро, у нас сохранилась фотография. Тётя Текла уцелела при немцах благодаря д. Станиславу, поляку, подробности их жизни во время оккупации не знаю. После смерти мужа т. Текла продолжала жить в Риге, где умерла в середине 50-ых. Забегая вперёд, должен сказать, что после войны в Лиепаю неоднократно из Ленинграда приезжала её сестра Анна Григорьевна Вульфсон — отдохнуть какое-то время и навестить маму. Говорили, что она была замужем за высокопоставленным репрессированным военным, жила она одна и носила свою девичью фамилию.

 

4.4.2 Военное училище (Ленинград)

 

В начале марта мне вдруг предложили поступить в Ленинградское военно-инженерное училище, и я это предложение принял. Собственно поступления не было, осенью должен был начаться первый после войны нормальный (3-х годичный) курс подготовки офицеров; вступительные экзамены не предусматривались; не помню, была ли медицинская комиссия, зато, наверное, тщательно проверялись анкеты. Замечу мимоходом, что этот набор был последним, в который попали в основном курсанты, побывавшие на фронте. Образования для учёбы у большинства было недостаточное, поэтому на первом курсе ускоренно проходили курс средней школы, правда, без выдачи аттестата. В последующем, когда такая подготовка стала излишней, срок обучения стал 4 года, и училище стало давать высшее военное (и параллельно гражданское) образование; мы же получали лишь среднее военное.

 

Ленинградское Военно-инженерное училище. Михайловский (он же Инженерный замок). Около 1911-го г.

 

Оказалось, что планировалось комплектование курсантской роты из 3 взводов — по одному для латышского и эстонского корпусов и литовской дивизии. (Ещё в бытность мою в училище началось расформирование национальных соединений; соответственно отпала нужда в офицерах для них, и нашу роту вначале преобразовали во взвод, а затем этот взвод стал «обычным», в нём осталось только двое из литовской дивизии, я из лат. корпуса и никого из эстонского. По окончании училища мы уже были направлены в обычные части. Если не ошибаюсь, то последней, уже после смерти Сталина, была сначала разоружена, а затем расформирована грузинская дивизия).

Зачисление в училище мне с моим «9-классным» образованием было почти гарантировано, а до осени начальство имело достаточно времени для изучения нашей «проф.- и политпригодности». Пойти же на этот шаг меня побудили неизвестность времени демобилизации и чем потом заниматься, наличие в Ленинграде многочисленной маминой родни, да и перспектива 3 года провести в этом неведомом для меня городе, о котором был столько наслышан.

Путешествие поездом Рига-Ленинград было утомительным, жел. - дор сообщение ещё долгое время после войны было в ужасном состоянии. Но одним мартовским утром я прибыл на Варшавский вокзал Ленинграда и трамваем поехал в училище. Уже первое впечатление от города было незабываемое. Никогда раньше не видел такие проспекты и площади, такие здания. Само Ленинградское Военно-Инженерное училище им. А. Жданова располагалось в Инженерном замке (он же—Михайловский замок), только учебный корпус был в нескольких кварталах от замка, на ул. Садовой. Замок действительно был замком, а не дворцом; он был построен для царя Павла Первого и укреплён почти как крепость, но спасти в нём свою жизнь он царю не помог. Постепенно знакомясь с окрестностями, можно было увидеть значительные разрушения, причинённые обстрелом и бомбардировками.

До сентября нас использовали на разных работах (очистка ж.-д. путей от снега, разгрузка барж и т.п.) и строительстве образцовых оборонительных сооружений на полигоне под Лугой. Была и радость свидания с мамой, которая приехала из Череповца навестить меня. Занятия начались 1 сентября, но и до этого нам дали почувствовать, что такое строгий уставной порядок и воинская дисциплина; длительная строевая подготовка и строжайшие требования к соблюдению правил ношения формы, распорядка дня были в тягость. После фронтовой вольницы к этому было трудно привыкнуть, но что меня привлекало, так это было сознание того, что такой порядок есть и будет в любой воинской части, где бы она ни находилась, хоть на Чукотке; не всегда так бывало, сказывались субъективные факторы, связанные с особенностями тех или иных командиров, другие обстоятельства, но требования неизменно были одни и те же. Неизмеримо лучше в училище были и питание, и бытовые условия.

Жизнь в резиденции царя Павла I тоже привносило особенности: обычным занятием была натирка паркетных полов, в чём мы стали большими специалистами. Пол натирали не вручную, а «вножную», т.е. на обувь надевалась войлочная бахила, ей и натирали паркет до изнеможения. Другим объектом чистки и натирки были всевозможные металлические части вооружения и снаряжения. Смущало «банное» обслуживание: в бывшем царском замке не было ванных или душевых, ежедневно умывались по пояс, но раз в неделю нас водили в баню либо на ул. Некрасова или ул. Чайковского. Бани в моём восприятии были роскошные, только крайне неловкое чувство возникало оттого, что обслуживающий персонал был женский; это, конечно, понятно ввиду огромных военных потерь среди мужчин.

Со временем нас, первокурсников, начали отпускать по увольнительным в город. Уходить можно было в субботу вечером или воскресенье, на строго указанное время, по очереди, которая наступала через 3-4 недели. Увольняемых перед уходом строго проверяли командиры до комроты включительно. Нередко кто-нибудь из курсантов «зарабатывал» дисциплинарное взыскание в виде лишения 1-4 очередных увольнений, чаще всего за опоздание из увольнения. Когда я начинал получать увольнения, то стал посещать родственников: первую жену дяди Якова т. Елену, вдову д. Германа т. Юлию и др. Тётя Юлия жила сравнительно недалеко, работала она в гос. библиотеке иностранных языков, и чтобы продолжить изучение английского языка, я стал брать там книги. Читал в свободное время (которого было не так много), но главным образом на классных занятиях, так как общеобразовательные предметы не представляли для меня никакого труда. Очень многое из прочитанного я не понимал, но слова повторялись, я понимал их значение из контекста или искал в словаре и запоминал. Этот же метод применял и в дальнейшем при изучении языков.

На практических занятиях по военно-инженерному делу приходилось труднее, они проходили в лагере, находившемся в быв. финской деревне Контула на Карельском перешейке, зимой и летом. Рядом протекала река Вуокса, места были неправдоподобно живописны. Учились устанавливать и снимать мины, взрывать, строить деревянные мосты и собирать паромы и многому другому. Летом жили в палатках, зимой в каком-то бараке.

И — совсем «из другой оперы»: я с удовольствием вспоминаю посещение (с разрешения начальства) лекций по истории философии в прекрасном зале лектория горкома партии на Литейном проспекте, недалеко от училища. Лекции читал блестящий лектор проф. Маркузе, они расширяли кругозор, развивали абстрактное мышление. В отличие от занятий у фройл. Рерих он основное внимание уделял философам-материалистам, я узнал много нового и укрепился в материалистическом понимании истории и природы.

В 1946 я ещё застал в училище не совсем обычные подразделения. В одном из них на офицеров инж. войск обучались монгольские курсанты, в другом курсанты из Югославии. Вскоре после обострения в 1948 г. советско-югославских отношений, югославские курсанты были отозваны домой. Когда мы были на первом курсе, был ещё и курсантский эскадрон, в котором готовились офицеры для инженерных подразделений кавалерийских частей, остальных курсантов верховой езде обучали в летних лагерях. Вскоре кавалерию как род войск упразднили, и необходимость в учебном эскадроне отпала. В летних лагерях вместо верховой езды стали обучать вождению автомобиля. Обучение это было примитивное, времени отводилось мало, «техника» была убогая, и навыков вождения мы почти не получили.

Не могу не коснуться ещё двух тем. Послевоенные годы были временем усиления культа личности Сталина, который (культ) принимал всё более уродливые формы. В изучении общественных дисциплин преобладало изучение «гениальных» идей и теорий товарища Сталина. При изучении истории СССР, военного искусства, Сталин представал как «творец всех побед», «величайший полководец всех времён», и т.д. и т.п. «Оказалось», что в 1941-42 г.г. Красная Армия отступала в глубь страны согласно «гениальному стратегическому плану» Сталина, предусматривавшему заманивание немцев до Волги и Кавказа с последующим уничтожением их в результате такого же «гениального» контрнаступления. Этакий новый Кутузов. Но люди верили в эти басни или делали вид, что верят. Многие, конечно, на своей шкуре испытали сталинскую гениальность, но помалкивали. Да и попробуйте возразить… При том всё было настолько догматичным, что куда там до этого средневековым схоластам. Касалось ли это истории военного искусства, истории ВКП(б)/КПСС, теории языкознания — везде Сталин, оказывается, «дополнил» Ленина, «внёс неоценимый вклад» и т.д. Доклад Н. Хрущёва «О культе личности Сталина» частично развеял ложь, необоснованное восхваление, весь этот удушливый туман. О себе должен сказать коротко: я был, как большинство. Чему-то слепо верил, кое-что вызывало неприятие, не более того. Надо также сказать о той атмосфере подозрений, неуверенности, недоумения, которая создавалась известными постановлениями ЦК ВКП(б) «по идеологическим вопросам» 1947-53 г.г. новыми процессами «врагов народа». Что касается «ленинградских дел», то мы даже были как бы в центре событий.

К этим делам вплотную примыкал «еврейский вопрос», хотя далеко не всем с самого начала было ясно, против кого была направлена борьба с «безродными космополитами». Начались известные теперь гонения на евреев, достигшие высшей точки в «деле врачей». Я лично на себе ничего не почувствовал, ничего не подозревал, и только много позже узнал о тайных репрессиях и публичных притеснениях, которым в “интернационалистском“ СССР подвергались евреи. До меня просто не доходило, как и раньше, что евреев выделяют (или, что евреи выделяются) из общего числа советских людей своими мнимыми или действительными преступлениями, заслугами, качествами; Ведь то же самое происходило с представителями других народностей, лишённых доверия «вождя». Если же, говоря о военной службе, я или мои соплеменники могли почувствовать себя обойденными «чинами и наградами», то это ловко было законспирировано возможностью у каждого находить недостатки по службе. Прикрытием также служили борьба с сионизмом, высокое положение в армии и государстве отдельных евреев и т.п.

В Ленинграде мы активно приобщались к культуре. Училище имело ряд «шефов» в лице театров и музеев, очевидно, обе стороны имели свои выгоды от сотрудничества. Иногда случались курьёзы: вдруг под вечер, во время самоподготовки, раздавалась команда — столько-то курсантов бегом, скажем, в Малый Оперный театр, или другой какой. И, сидя на обитых бархатом креслах, слушали неплохую оперу в прекрасном исполнении. Удавалось и самостоятельно посещать многие музеи, драматические и оперные спектакли. Иногда посещал концерты, ведь Ленинград имел прекрасный симфонический оркестр, которым руководили выдающиеся дирижёры. Филармония была недалеко, билеты были доступны. Запомнились и концерты знаменитого тогда тенора Михаила Александровича (1914-2002), кантора, уроженца Латвии. В его великолепном исполнении меня покорили неаполитанские песни, которые люблю до сих пор. Одно время мне пришлось меньше отвлекаться на подобные мероприятия, так как решил посвятить свободное время получению законченного среднего образования (тогда—10 лет). Начальство не возражало, и я без особых формальностей поступил в заочную среднюю школу рабочей молодёжи, которая располагалась недалеко от оперного театра им. Кирова. Посещать надо было только кое-какие обязательные консультации да сдавать выполненные задания. Задача облегчалась тем, что многое совпадало с тем, что было пройдено в училище. Частью досуга (и общению с прекрасным полом) пришлось пожертвовать, но я об этом не жалел. Оказалось, что аттестат зрелости был хорошим вложением в будущее. Законченное среднее образование давало определённые преимущества по службе, да и не пришлось, как другим,         «новоиспечённым» офицерам либо ограничивать свои карьерные возможности, либо совмещать службу с учёбой в вечерней школе.

По окончании школы весной 1949 г. проходили выпускные экзамены, которые я успешно сдал. Одну из письменных задач по математике мне помогла решить девушка, которая сидела позади меня, и которую ввиду нашей заочной учёбы я видел впервые; не помню, чтобы я ещё когда-либо прибегал к нечестным методам. Девушку, её звали Гертруда Джуринская, я проводил её домой на Петроградскую Сторону. Мы стали встречаться, вместе бывать кое-где, в особенности в ЦПКО на Островах, полюбили друг друга, в 1951 г. поженились, и у нас родилась дочь Анечка. А в начале лета 1949 после экзаменов мне пришлось выехать в Контулу на последний лагерный сбор, и сложилось так, что вплоть до моего отъезда из Ленинграда мы больше не встретились.

До этого в бытность в училище общение у меня с девушками было минимальным, хотя с товарищами наведывался на танцевальные вечера то в одном, то в другом учебном заведении или в «Ленэнерго», которое занимало б. казармы какого-то лейб-гвардии полка на Марсовом поле, и соблазны (да и возможность знакомства) были велики.

К памятным событиям «ленинградского периода» относится приятнейшая встреча с моими (и мамы) знакомыми по Шаве ленинградцами — мамой и дочерью Иконниковыми. Их адрес на канале Грибоедова легко держался в памяти, и в один из выходов в город я решил попытаться их отыскать. Удалось это без труда, и, о чудо, на звонок дверь открыла Мария Ивановна. В последующем я их навещал в той большой коммунальной квартире, когда чаще, когда реже, но неизменно бывал обласкан вниманием. Должен покаяться: ни в отношении к Марии Ивановне и Ире, ни к моим родичам сам я такого внимания не проявлял и в упор не видел, как трудно жилось народу вне стен моего училища.

1949 год для меня и моих сокурсников был выпускным. В училище было два курсантских батальона, сапёрный и понтонный, в каждом по выпускной роте трёхвзводного состава. К тому времени обострились отношения между СССР и его бывшими Западными союзниками. Вооружённые Силы развёртывались, офицеров требовалось много. На последнем курсе у нас была некоторая практика командования, летние лагеря, как обычно, в Контуле, и выпускные экзамены, которые принимала Гос. комиссия. Кстати, после окончания второго курса у нас тоже была практика, так называемая войсковая стажировка. Я попал на месяц в воинскую часть, которая дислоцировалась в Брестской крепости. По давности лет помню только глубокое впечатление от этого грандиозного сооружения с его фортами, рвами, казематами и т.д.; и было чувство какой-то, недосказанности, тайны, связанной с обороной крепости в 1941 г., которая раскрылась только после исследований писателя С.С. Смирнова, когда уже можно было писать о трагедиях начального периода войны.

По окончании последнего, третьего курса состоялись выпускные экзамены. В ожидании приказа министра обороны о присвоении офицерского звания мы недели две-три бездельничали, несли внутреннюю службу, развлекались в городе кто как мог и умел. С нас сняли мерки, пошили нам офицерское обмундирование, выдали «приданое», которое включало повседневную и выходную форму, летнее и зимнее бельё (весьма убогое), наволочки для подушки и тюфячную, которую, как мыслилось, на месте уже надо было набивать соломой, и т.д. Приказ о присвоении звания «лейтенант» зачитали в торжественной обстановке перед строем всего училища, вручили лейтенантские погоны и офицерские удостоверения личности. Вечером был выпускной бал. На следующий день нам выдали первое офицерское денежное содержание, предписания, куда отправиться для дальнейшего прохождения службы, еще, что там полагалось из документов, и мы могли (и должны были) покинуть стены родного училища и почувствовать себя относительно свободными людьми. С большим сожалением пишу о том, что в дальнейшем занятость семьёй и службой помешали мне поддерживать связь с однокашниками по училищу.

 

4.4.3 Гусев-Черняховск

 

Последовали годы службы в разных местах страны, разных воинских частях (см. приложение 2), на различных должностях. Первым местом службы была Калининградская обл. (города Гусев, Черняховск, Калининград). Бывший Гумбиннен, теперь Гусев, был назван в честь героя боёв в Восточной Пруссии капитана Гусева. Окрестные селения вызывали в памяти ранее прочитанное о наступлении и бесславной гибели двух Российских армий в августе 1914 года. Сам Гусев был в значительной мере разрушен (как почти везде, уцелели военные городки немцев), но хранил «следы былой красоты» и благополучия. Служба в сапёрном б-не 26 гв. сд шла с переменным успехом, а весной 1950 г. мой взвод вместе с другими подразделениями выполнял задачи по разминированию местности. Для сапёров война ещё не закончилась.

 

Лейтенант, командир взвода, Гусев, ПрибВО, 1950

 

О разминировании надо сказать особо. Шёл 1950-ый год, но Калининградская область, и не только она, по-прежнему была начинена минами и другими взрывоопасными предметами. Подрывы с трагическими последствиями случались то и дело, безопасными были только дороги и небольшие угодья. Так что для сапёров война ещё не была закончена. С нехитрым оснащением проходили мы метр за метром, каждый шаг мог оказаться последним, и для некоторых и оказывался. Обнаруженные мины стаскивали, находясь в укрытии, и если она не взорвалась, её взрывали накладным зарядом. Тем не менее, каждое действие было опасным.

Несколько позже я был на год откомандирован в Калининградское военно-инженерное училище командиром курсантского взвода на годичных курсах лейтенантов. Именно в этот период мне пришлось совершить скорбную поездку в Лиепаю на похороны сестры Гины (февр. 1951). В октябре ей исполнилось бы 20.

После возвращения в Гусев уже в 1951 г., я вскоре получил отпуск, поехал в Ленинград, где мы с Гертрудой вступили в брак. В Гусев вернулись уже вместе, но совместная жизнь у нас не заладилась. Поскольку мне упрекать её не в чем, то вина за разрыв, очевидно, была моя, но здесь мне не хочется анализировать этот вопрос, переживал я всё это тяжело, ей тоже пришлось несладко, чувство вины меня не покидало долго. Её я ни в чём не виню, но её обращение в партийные органы только усугубили ситуацию и ускорили наш полный разрыв.

 

Ст. лейтенант, командир роты. Черняховск, ПрибВО, 1954

 

Офицеров, окончивших нормальное училище в то время было немного, и летом 1952 года меня перевели в корпусной сапёрный батальон 36 гв. ск4, расположенного в Черняховске (б. Инстербург), названого именем погибшего командующего 3-им Белорусским Фронтом генерала армии И. Черняховского. Черняховск был сильно разрушен во время боёв, но в такой же мере нашими, особенно после высылки оставшихся в Восточной Пруссии немцев в 1948 г. Здесь, как и во всей Калининградской области меня не покидало чувство, что вот территория, где летом 1941 г. изготовилась к вторжению группа армий «Норд», одна из дивизий которой наступала на Лиепаю. Какую-то ностальгию вызывали прочитанные ещё до войны романы Г. Зудермана, действие которых проходит в крайне интересной и своеобразной пограничной между Литвой и Пруссией области.

Но здесь меня ожидали и приятные события, счастливые годы. Жилья служебного тогда не хватало, офицеры устраивались, как могли (получая денежные компенсации), и я снял комнатку, которая находилась недалеко от гарнизонного Дома Офицеров. Вечерами по выходным с танцплощадки доносилась духовая музыка, и я как-то решил пойти на танцы, несмотря на все предыдущие неприятности.

 

Вера, служащая железной дороги. Черняховск, 1952

 

Так я познакомился с моей будущей женой Верой. Она была седьмым, последним ребёнком в многодетной (5 сыновей и 2 дочери) крестьянской семье в Липецкой области. Все братья воевали, один из них, Иван, после немецкого плена погиб в ГУЛАГе. Во время войны она закончила железнодорожный техникум в Ельце по специальности «путевое хозяйство», и по его окончании была направлена на работу на Литовскую Жел. Дорогу. Так она попала в Дистанцию Пути в Черняховск. Мы несколько раз встречались, потом мне пришлось почти на всё лето уехать в летний лагерь сапёрных частей корпуса под город Гвардейск; наши встречи на время оборвались, я насчёт моих чувств не был уверен и не очень переживал. События ускорил счастливый случай: мне предложили снять более удобную комнату в квартире одной старушки, и когда я вселился, то оказалось, что Вера жила в комнате (в коммунальной квартире) двумя этажами ниже. Мы стали часто видеться и встречаться; во время отпуска, который я в тот год проводил в Сочи, я остро переживал разлуку, и после возвращения мы стали жить вместе и зарегистрировали брак. К этому времени у нас уже родился Женя. За все 55 лет совместной жизни я ни разу не пожалел о своём выборе. В её лице судьба преподнесла мне настоящий подарок. 06.01.2009 мы отметили этот юбилей, поздравило нас и Лиепайское городское самоуправление.

 

55-летний юбилей свадьбы

 

Скромность, природные ум и чувство такта, умение быть «на высоте» в любом обществе, самоотверженность и не знающее усталости трудолюбие—это самое меньшее, что можно сказать о Вере.

После рождения сына она смогла побыть с ним дома только месяц, она вернулась на работу в свою железнодорожную организацию, а няней у ребёнка была приехавшая к нам Верина племянница Маша. Вскоре мы получили комнату в квартире уже военного ведомства вместе с семьёй ст. лейтенанта Семёна Вайнера, с которой мы очень дружили. Дружили также с семьёй Богачей; с Мишей я потом вместе учился в военной академии. Сейчас полковник в отставке М.И. Богач живёт в Москве, и мы изредка переписываемся.

 

4.4.4 Сахалин

 

В 1956 г. в ходе реорганизации армии я был выведен за штат, а затем направлен по замене в ДВО, (Дальневосточный Военный Округ), а на пересыльном пункте «Вторая речка» под Владивостоком получил назначение в дивизию, стоявшую на Сахалине. Стояла жаркая сентябрьская погода; в ожидание назначения, а затем парохода, можно было купаться в Тихом океане. Недельные путешествия по железной дороге и морем на Сахалин и в 1958 г. обратно, само пребывание на острове произвели глубокое впечатление, в т.ч. и тем, что жизнь на пересыльном пункте и переход морем позже помогли лучше представить, как в не очень ещё далёком прошлом транспортировали на Колыму заключённых. Остров был малонаселён (если не считать военнослужащих), природа достаточно убогая, только в южной части красивейшие уголки с почти нетронутой субтропической растительностью. В остальном — щемящая душу убогая тайга. Зиму на 1957 год мы провели в таёжном военном городке, где кроме военных и их семей были только магазинчик Военторга, пекарня и баня с прачечной. Место вполне глухое, рожениц зимой доставляли в больницу за горным перевалом на волокушах. Весной меня перевели в гор. Долинск.

 

Женя(3) на пароходе «Брянск» 11.9. 1956. Пролив Лаперуза на линии Владивосток-Корсаков

 

Условия службы стали легче, и я начал готовиться к поступлению в военную академию, конкретно — в Московскую Военно-Инженерную Академию им. Д.М. Карбышева (ВИА). Там же, в Долинске, 12 сентября 1957-го благополучно и к нашей большой радости родился наш младший сын Аркадий. Мы вторично испытали все прелести сахалинской зимы. Она была хоть и не очень морозная, но долгая; шутили: «здесь 3 месяца лето, остальные — зима». Ветер бывал такой силы, что передвигаться против него не удавалось; снега наваливало столько, что нельзя было открыть наружную дверь, в одноэтажный домик свет через окна не попадал, и было темно, как ночью, а от телеграфных столбов на улице видны были только верхушки.

 

Штаб сапёрного батальона в здании японского стиля. Долинск, остров Сахалин, лето 1957

 

Летом (1958) пришёл вызов в гор. Уссурийск Приморского края, куда из академии приехала приёмная комиссия. Снова поездка морем и по железной дороге. для сдачи вступительных экзаменов и др. процедур. Надо было пройти конкурсный отбор, волнений было немало, но итог был положительный, Меня приняли слушателем в академию на командно-инженерный факультет. По возвращении в Долинск сдал должность своему заместителю, отправил нехитрый скарб в Москву и вскоре всей семьёй (а было нас четверо), простившись с Сахалином, отбыли сначала самолётом в Хабаровск (для всех нас это был первый в жизни полёт), а затем поездом в Москву. На этом закончилась наша недолгая жизнь на бывшем каторжном острове. По существовавшему положению офицеры направлялись на службу в отдалённые местности ДВО на срок от 1 года (о-в Врангеля) до 3 лет (Сахалин), но сроки эти не всегда соблюдались, и, не поступи я в академию, я мог бы застрять на Сахалине надолго. Замены офицеров предусматривались также в Группах войск за границей и в Средней Азии—везде, где условия службы и жизни были слишком хорошими» или слишком трудными.

 

Наш «коттедж» на ул. Владивостокской — первая слева. Аркадий в коляске. Долинск, октябрь 1957

 

4.4.5 Москва, ВИА

 

Поездка в Москву была по тем временам довольно комфортабельна, у нас было целое купе в мягком вагоне. Приморье, Биробиджан, Забайкалье, Байкал, Западная Сибирь, Урал — тот же путь, который мы проделали 2 года тому назад, только в обратном порядке. На седьмой день пути мы прибыли в Москву. На несколько дней остановились у племянницы Веры, которая с сыном, мужем и его родителями проживала в полуподвале где-то недалеко от Садового кольца в весьма стеснённых условиях. Занялись поисками жилья; академия обеспечивала временным жильём только старшекурсников, а учёба длилась 5 лет. Поиски в Москве не увенчались успехом, время поджимало, и мы сняли небольшой дачный домик в пос. Подрезково по Ленинградской железной дороги. Надо было явиться в академию, на свой факультет, и получить указания, когда и как прибыть в лагерь академии, который находился в с. Николо-Урюпино Красногорского района Московской области. С тяжёлым сердцем, оставив семью в Подрезкове, отправился в лагерь.

Потянулись дни практических занятий, знакомства с академическими порядками, с начальством, с однокурсниками. На факультете были слушатели пяти курсов; факультет возглавляли начальник ф-та, генерал, его заместители по учебной и политической части; во главе каждого курса стоял начальник курса (полковник), из числа слушателей назначались староста курса, командиры учебных отделений, «начфины» (выдавали денежное содержание), избирались партийные бюро. Начальником нашего курса был полковник Л. Ночка, командиром нашего 116-го уч. отделения майор Александр Дмитриевич Тыщенко.

Мы, слушатели командно-инж. ф-та, должны были получить высшее общее инженерное и высшее военное образование. Преподавались разнообразные предметы; преподавание велось интенсивно, с обычными летними и короткими зимними каникулами. Кто отставал в учёбе, тому приходилось и прихватывать часть каникул. На первых двух курсах кроме военных предметов (тактика и т. п.) преподавались общеобразовательные (математика, физика, химия и др.) и инженерные (сопротивление материалов, строит. механика, строит. конструкции и др.). Изучались также общественно-политические предметы (история КПСС, политэкономия и др.). Получаемые по этим предметам знания могли бы не быть потерей времени, если бы подход был объективным, критичным.

В истории военного искусства к тому времени уже отказались от прославления «сталинского гения», но с учётом того, что и сегодня зачастую отсутствует объективный взгляд на этот предмет, становится ясно, что он преподавался — как бы выразиться помягче — в угоду конъюнктуре.

На старших курсах преобладали военно-инженерные предметы (военные дороги, военные мосты, фортификация и т.п.), но много также уделялось внимания таким предметам, как тактика и оперативное искусство высших общевойсковых соединений, и военно-инженерное обеспечение последних. Предметы изучались углублённо, профессорско-преподавательский состав имел высокие учёные и военные звания. Учебная база соответствовала возможностям того времени, а методы преподавания включали весь возможный набор — лекции, лабораторные работы, курсовые проекты, семинары, учения, практику в войсках. Изучение каждого предмета завершалось зачётом по нему или экзаменом. Многие мои однокурсники поначалу с трудом успевали, сказывалась недостаточность общего образования. Один наш профессор шутил по этому поводу, что кроме высшего надо иметь и среднее образование (а полученное офицерами вечернее или заочное среднее образование оставляло желать много лучшего).

Когда занятия приняли военный уклон, эти же товарищи справлялись гораздо лучше. Правда, получить знания может лишь тот, кто хочет их взять, а тут некоторые не очень себя утруждали — пользовались шпаргалками, упрашивали коллег сделать курсовую работу за них или искали похожие (а ещё лучше идентичные) исполненные работы прошлых лет (секретные и несекретные, вплоть до дипломных проектов) у слушателей курсом постарше; этот «метод» зачастую приносил успех, так как иные преподаватели каждый год давали слушателям одни и те же задания; нахождение «работы 1:1» (или «точняка») было поднято на уровень высокого искусства. Академия имела отлично оборудованные аудитории, специальные кабинеты, лаборатории, три библиотеки: фундаментальную, учебную и секретную.

Иностранные языки (английский, немецкий или французский) преподавались хорошо, но слушатели не очень охотно ими занимались, воспринимали эти занятия как обузу и после трёх семестров забывали. Каждый мог выбрать изучаемый язык, обычно сообразно с языком, изучавшийся раньше. Я выбрал тот, который раньше систематически не изучал — французский, и к концу учёбы преуспел в нём настолько, что с грехом пополам мог читать газету «Юманите» и лёгкие книги.

Во время учёбы в академии случайно началась и моя «карьера переводчика». Одна из библиотекарей, заметив, что я часто беру иностранные журналы, предложила познакомить меня с работником бюро переводов Всесоюзной Торговой Палаты (ВТО). Ему требовались переводчики на русский язык письменных материалов на английском и немецком языках, и мне такие работы поручали; платили, правда, скупо. Переводить журнальные статьи ещё куда ни шло, но часто приходилось переводить патенты, это было кошмарным занятием, так как переведённый текст должен был строго соответствовать правилам оформления патентных заявок. Позже, в Тбилиси, реже в Баку, я продолжал подрабатывать таким же образом. Потом в этой деятельности наступил перерыв вплоть до эпохи «перестройки».

 

С двумя сокурсниками (В. Хаустов и Помазов) перед парадом на Красной площади, 1 мая 1960

 

Заметным мероприятием, отнимавшем немало времени от учёбы была подготовка к парадам на Красной площади. Подготовка заключалась в интенсивной маршировке с целью добиться безукоризненного равнения шеренг по 20 человек, а затем слаженного прохождения полубатальона — 10 шеренг. Завершалось всё репетициями всех выделенных для парада войск гарнизона на Центральном аэродроме (б. Ходынское Поле) и генеральной репетицией на Красной Площади. Парады проводились 1 мая и 7 ноября, и, чтобы всё было «на уровне», подготовка шла более месяца не менее двух раз в неделю. Подготовка требовала много времени и сил. Освобождались только слушатели выпускного курса.

После 4-го курса нас на месяц направили на войсковую стажировку — меня и моего сокурсника Виктора Третьякова в город Выборг Ленинградской обл. Я «дублировал» начальника инженерной службы дислоцированной там мотострелковой дивизии, но чем конкретно занимался, не помню. Очаровала знакомая по Контуле карельская природа, да и сам город был интересен, весь какой-то «финский» и полузнакомый по довоенным открыткам. Под конец этой командировки приехала Вера, и мы на обратном пути несколько дней провели в Ленинграде, остановившись у Анны Григорьевны Вульфсон на Кировском просп. Мне особенно интересно было самому посмотреть и Вере показать места, связанные с моим более чем трёхлетним пребыванием в училище. Навестили Иру Иконникову, теперь специалиста по русскому искусству, доктора наук, по мужу Уханову (к сожалению, покойному).

Вместе с ней съездили в Павловск, с её помощью осмотрели «Золотую кладовую» Эрмитажа, дворец Меншикова на Васильевском о-ве. На кораблике поехали в Петродворец полюбоваться на дворец с парком и знаменитые фонтаны. Потом были очередной отпуск и возобновление учёбы уже на выпускном курсе.

Нам ещё на младших курсах рекомендовали заранее заявить тему дипломной работы или выбрать её из предложенных тем, и начинать собирать материал для неё. Требование было защитить работу по инженерному обеспечению операции (на большущей топографической карте с пояснительной запиской), и другую, по одной из инженерных дисциплин. Читателю может быть небезынтересно узнать, что наступательные действия на Западном ТВД (театр военных действий), которые требовалось обеспечить, планировались на фоне нанесения ударов с выходом на рубеж р. Рейн и её форсирования — с применением в некоторых вариантах ядерного оружия. Как бы то ни было, на нашем курсе все подготовили дипломные работы своевременно, и более или менее успешно их защитили перед авторитетной комиссией. Одновременно шла какая-то скрытая работа академических начальников и «кадровиков» по решению дальнейшей судьбы выпускников. Со стороны некоторых из них были попытки употребить всё (знакомства, протекцию и ещё менее честные средства) для того, чтобы любой ценой остаться в Москве или получить назначение в «хороший» военный округ. Что касается меня, то «кадры» очевидно посчитали, что я недостаточно послужил на Сахалине, и мне было предложено принять сапёрный батальон где-то (уже не помню где) на крайнем Севере Европейской части СССР. Деваться было некуда, как вдруг, словно “Deus ex machina”, появился полковник Ю. Алибеков, член гос. экзам. комиссии от ЗакВО (Закавказский Военный округ). Он узнал обо мне, пригласил на разговор и предложил должность офицера оперативно -разведывательного отдела (начальником которого он был) управления инженерных войск ЗакВО в Тбилиси. Несмотря на то, что на этой должности мне нельзя было получить очередное воинское звание, я с готовностью согласился. Были приведены в действие необходимые легальные рычаги, моё назначение на Север отменили, и я получил приказ после отпуска прибыть в Тбилиси.

Мой рассказ был бы неполным без описания некоторых семейно-бытовых аспектов. Самый сложный вопрос всегда был с жильём, особенно в Москве. Первые три года приходилось снимать частное жильё (обычно комнату), сначала в Подрезково (по Ленингрской железной дороге), потом в пос. Загорянка (с Ярославского вокзала), потом пошло множество комнат в самой Москве, так как пустая дача в Загорянке не отапливалась и жить в ней зимой было невозможно. О возможностях снять комнату в Москве можно было узнать от других слушателей, но были и др. способы. Особенность была в том, что комнаты зачастую были в не очень благополучном окружении, и сдавали их личности полукриминальные. Деньги (и немалые) надо было платить вперёд, наниматель был совершенно незащищён и нередко его элементарно «кидали», т.е. под любым предлогом или без оного требовали освободить комнату; разумеется, о возврате денег речь и не шла. Так мы лишились большой части накопленных на Сахалине денег. Важным элементом был транспорт: опаздывать на занятия нельзя было, а из Подмосковья приходилось добираться сначала на электричке, затем на метро и на трамвае по бульварному кольцу до академии на Покровском бульваре. Поездки планировались так, чтобы попасть именно на ту электричку, с которой можно было своевременно попасть на поезд метро. Надо было рассчитать, в какой вагон садиться, в какую сторону выходить из метро, и так до конечной точки.

В конце 3-го курса как имеющий двух детей я получил первое жильё из фондов академии. Комната была незавидная, в полуподвале, в коммунальной квартире. Но была она почти бесплатная и недалеко от академии, так что отпали изнурительные поездки. Вера устроилась на работу по специальности на Московской Железной Дороге, Женя пошёл в первый класс в недалёкую школу, а Аркаша в детсад, у меня появилось больше времени на учёбу и семью. Купили кое-какие необходимые вещи, изредка могли приглашать гостей. Было их немного, и все — слушатели иностранцы: один офицер армии КНДР Нгуен Ты Се, другой из ННА ГДР Вольфганг Хассе. Хассе иногда приходил с женой и сыном, а в 1971 г. мы встретились в Берлине, когда я был в ГДР в составе тургруппы. Тут надо сказать, что в академии был целый «иностранный факультет» во главе с одним из наших академических генералов. Слушатели для начала проходили подготовительный курс, где изучали русский яз. и др. предметы. Были они из всех государств Варшавского Договора в составе тургруппы. и из других «дружественных» стран. Общаться с ними не запрещалось, но и особенно не поощрялось.

Москва, естественно, предоставляла широчайшие возможности знакомства с театрами, музеями и т.п. Вера на работе распределяла билеты по «профсоюзной линии», и мы иногда этим пользовались. Трудно только было с билетами в Большой театр, но и там нам удалось послушать кое-что. Ограничивала нас нехватка времени, денег, да и опасения оставлять детей одних. Легче и приятнее нам стало на последнем курсе, когда мы получили комнату в доме академии на Подколокольном переулке. Комната была большая и светлая, в квартире жили семьи слушателей, а также не имевшие прямого отношения к академии Татьяна Дмитриевна Гродецкая с мужем сербом Джордже Милишичем, подданным Югославии. Во время известного конфликта 1948 г. он не пожелал вернуться в Югославию, осел в Москве, получил работу и женился на Татьяне Дмитриевне. Оба они были милые, порядочные люди, по-настоящему интеллигентные, доброжелательные соседи, интересные собеседники и большие мастера варить кофе, к которому мы начали приобщаться в Москве.

Когда снова наладились отношения с Югославией, Джордже с Татьяной Дмитриевной переселились в Белград. В Москве к Татьяне Дмитриевне приходили в гости сын, но чаще дочь Наташа. С Наташей и её мужем Володей мы дружим до сих пор (хотя встречи стали редкими) и числим среди наших лучших друзей. Когда в конце 70-ых у Веры возникли проблемы с глазами и ей пришлось поехать на обследование в Москву, она остановилась у Наташи с Володей и была радушно принята. С этими милыми людьми мы и после Москвы встречались неоднократно в наши редкие приезды в Москву, или когда они посещали нас в Латвии, а однажды мне довелось гостить у Т.Д. и Джордже в Югославии.

 

4.4.6 Последние годы службы (ЗакВО)

 

Но хватит о Москве. Учёба учёбой, но жизнь должна была продолжаться. Мы съездили в отпуск в Лиепаю, а после возвращения в Москву уладили кое-какие формальности, отправили вещи в Тбилиси и отправились туда и сами. За время в Москве мы, естественно, не разбогатели, но забавно отметить, что при переезде в 1958 г. из Подрезково всё наше «имущество» уместилось в легковую автомашину, а в 1963-м вещей набралось на два железнодорожных контейнера. Поезд наш после Сухуми постепенно повернул на восток, преодолел Сурамский перевал, и на третий день пути утром прибыл в Тбилиси. Мы все первый раз оказались в Закавказье, всё казалось необычным: жара в узкой долине Куры, где расположен Тбилиси, восточные пестрота и своеобразная архитектура, шумные базары и многое другое. Я, правда, многое знал от слышанного, от чтения Пушкина, Лермонтова, Л. Толстого, изучения военной географии в академии.

Сдав вещи на хранение, мы отправились по известному мне адресу на ул. (не помню названия), где на третьем этаже здания располагалось Управление инженерных войск округа. Представился НИВ (начальнику инжвойск) генерал-майору А.Г. Мазину, его заместителю полковник Тулявко, своему нач. отдела полковнику Юсупу Юсуповичу Алибекову, и был принят весьма благожелательно. Мне объяснили мои обязанности, познакомили с сослуживцами, дали машину поехать за вещами и направление для устройства в военной гостинице. Когда я писал эти строки, Женя напомнил мне, что в тот день мы пообедали в грузинском ресторанчике, где подали невозможно острый суп «харчо». Впоследствии мы познакомились с некоторыми другими специальностями кавказской кухни, о которых, пожалуй, умолчу.

Оставаться в гостинице долго нельзя было, и скоро начались наши мытарства по частным квартирам, почти как в Москве. Как в Москве, как во всех других «точках», куда нас забрасывала судьба, Вера исключительно стойко переносила все невзгоды, и, несмотря на все трудности, умела создавать уют и устроенную жизнь для нас всех, разумеется, в пределах возможного. Надо сказать, что Женя и Аркаша тоже стойко переносили все неудобства, трудности перехода из одной школы в другую, учились легко и отлично, посильно помогали в работах по дому. Чаще всего их спокойно можно было оставлять одних. Женя был более усидчив, Аркаша подвижнее. Проблем с их воспитанием у нас почти не было, если таковые случались, их решение обычно выпадало на долю Веры.

Надо было приниматься за выполнение служебных обязанностей. Наше Управление входило в состав Управления ЗакВО, который включал территории Грузии, Армении и Азербайджана, а в случае войны должен был действовать против сил НАТО в восточной Турции — на чрезвычайно сложном горном ТВД. Две входившие в округ армии (4-ая, штаб в Баку и 8-ая, штаб в Ереване) и один корпус имели свои собственные инженерные части, а инж. частями окружного подчинения были инж.-сап. полк в Цхинвали, понтонно-мостовой батальон в Мцхета и несколько других. Кого-то может заинтересовать факт, что 4А была «наследницей» 44 А, участвовавшей во временной оккупации северного Ирана с 1941 г. по 1946 г. В нашем отделе три офицера курировали один инженерные части одной армии, другой второй армии, третий— расположенного в Зап. Грузии корпуса. На мою долю выпало заниматься инженерными батальонами окружного подчинения. Мои (как и других офицеров Управления) обязанности были связаны с частыми и разнообразными поездками в пределах ЗакВО, что позволяло ближе узнать народ, условия его жизни, увидеть города и природу. Многое запало в душу из русской классики. Помните, «…там, где сливаясь шумят, обнявшись будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь …». И далее, после слов о вручении грузинским царём своего народа России «…и божья благодать сошла на Грузию! Она цвела с тех пор в тени своих садов не опасаясь врагов за гранью дружеских штыков». (Надеюсь, читатель вспомнил «Мцыри»). И вот она, цветущая Грузия, вот они волшебные сады, вот Арагва и Кура и монастыри на горах…

В Тбилиси (в городском районе Навтлуги) в конце 1964-начале 1965 г. мы получили квартиру от военного ведомства и снова могли быть независимы от хозяев, сдававших квартиры. Здесь наш Аркаша пошёл в первый класс, Женя продолжил учёбу, Вера устроилась на работу в качестве гражданской служащей в том же Управлении, где служил я, а затем в военном проектном институте. В командировках я побывал один или с группой других офицеров в Батуми, Цхинвали, в Мцхете, в Армении в Ереване, Степанаване, древней столице Эчмиадзине. Грузины и армяне народы не плохие и не хорошие, а, как все остальные народы, очень разные, с древней историей, культурой, традициями. И те и другие имели (и имеют, конечно, сейчас) высококультурную интеллигенцию, в основном дружелюбно настроенную друг к другу, к другим национальным общинам. «Простой народ» в массе своей также не проявляет ксенофобию, отличается кавказским темпераментом, гостеприимством, уважением к старикам. Не без того, что довольно часто применялся принцип «сколько не воруй у государства, своё всё равно не вернёшь»; в погоне за «чёрными Волгами», модным тряпьём не брезговали ничем, но кто тогда был безгрешен? Разных национальностей было не счесть, некоторые жили крупнейшими общинами на «чужой» территории, как армяне в Тбилиси и в Баку. Если ты подружился с кавказцем, то он за друга отдаст последнюю копейку, последнюю рубаху. Но были и такие, которые практиковали кровную месть и готовы были в случае обиды пускать в ход нож. Я, конечно, понимаю, насколько неполны и односторонни вышеприведённые характеристики. Хочу только подчеркнуть, что надо уважать народ страны, в которой доводится жить. Тогда всё будет в порядке. Я принципиально не признаю превосходство одного народа над другим, некую «богоизбранность». Если такое допустить, то придём к абсурду — придётся все народы выстраивать по «степени качества», а это расизм.

Ещё несколько запомнившихся штрихов; по утрам во дворах появлялись разносчики и громкими криками предлагали особый кисломолочный продукт «мацони»; в окраинных районах Тбилиси, где жило много курдов, можно было наблюдать, как мужчины вполне рабочего возраста сидели на корточках у дома и перебирали свои чётки, а женщины тем временем сушили и сбивали шерсть для матрацев; неоднократно приходилось видеть, как крестьянин входил в трамвай с козой или овцой, в трамваях не принято было платить за проезд, а если уж кто и покупал билет, то перед выходом отдавал его вновь севшему. Время от времени водитель отрывал от рулона 1.5-2 метра билетов и выбрасывал их.

Работа по службе у меня была не особенно обременительна, и по инициативе одного сослуживца я затеял сдать экзамены на получение учёной степени. После небольшой подготовки я без проблем сдал экзамены по марксистской философии и английскому языку, но на этом процесс остановился. Предстоял ещё экзамен по специальности, но её как раз я не мог выбрать. К тому же я не испытывал непреодолимого желания заниматься наукой, не видел смысла в получении учёного звания и не хотел заниматься дилетантством. А когда я некоторое время спустя принял должность командира батальона в Баку, возможность преследовать эту цель совершенно отпала.

В Баку, в военном городке «Красный Восток», в составе прочих частей 4 А дислоцировался отдельный сапёрный батальон, которым мне предстояло командовать. Батальон был малочисленный, имел только офицерский состав и некоторое количество солдат и сержантов для обслуживания законсервированной техники. Должность комбата была вакантна, и я сам на неё напросился у генерала Мазина. Начальник инж. службы дивизии должен был вскоре уволиться со службы, и было логично (и так всегда практиковалось), чтобы эта должность была предложена мне. Но вышло не так. Оказалось, что уже была сделана заявка на выпускника академии, который в конце года и прибыл на вакантную должность нач. инж. службы дивизии.

Хорошего сотрудничества у нас не получилось, хотя я и старался не выказывать обиду. Ко всему прочему предстояла передислокация батальона за 30 км от Баку в совершенно пустынную местность, где был один лишь военный городок. Ни работы для Веры, ни школы для детей (их надо было отправлять на автобусе), ни конкретных перспектив по службе, а было приказано переселиться с семьёй туда, освободив благоустроенную квартиру в Баку (ещё сейчас не верится, что в 60-ые годы в Баку мог быть дом с отоплением в полу).

Баку, как и Тбилиси, был городом контрастов. Был прекрасный Приморский парк, интереснейший «старый город» с памятниками древней восточной архитектуры, импозантные районы, своей застройкой напоминавшие рижский югендстиль. В старом городе были многочисленные чайные («чайхана»), в которых рассиживали мужчины и неторопливо попивали чай из стаканчиков, силуэт которых напоминал песочные часы. Но в парке воздух был пропитан запахом нефти, дно бухты имело толстый слой мазута, и жители должны были для купания выезжать далеко за город. Во многих кварталах было по-восточному грязно, в долгое жаркое время года досаждала нестерпимая жара и сильнейшие ветры, нёсшие тучи песка. Город амфитеатром поднимался по склонам гор, и с возвышенных мест открывался необычный вид на нефтяные промыслы, район которых назывался «чёрный город». Буровые вышки, насосы-качалки проникали прямо в город вместе с хитросплетением трубопроводов и разных металлоконструкций. Уникальным для нас был, как и в Тбилиси, рынок. Невозможно описать богатство красок, запахов, крики зазывал, как и нельзя привыкнуть к тамошней манере торговаться.

 

Подполковник в отставке, 2000

 

Какое-то время я почти каждый день утром ездил в этот «оазис» Перекишкюль, куда был передислоцирован подчинённый мне сапёрный батальон. Туда я не переехал, квартиру в Баку не освободил, чем навлёк явное неудовольствие начальства. Зная от своего соседа — полкового врача — что после 40 лет у каждого офицера можно найти болезнь, имея уже 25 лет выслуги, я лёг в военный госпиталь на предмет «комиссования». Я был признан подлежащим увольнению в запас по состоянию здоровья, был получен соответствующий приказ Министра Обороны, и на этом моя действительная военная служба закончилась. Со мной расстались без церемоний, о чём я особенно не жалел. В 43 года был зачислен в запас, получил паспорт (впервые в жизни), удостоверение военного пенсионера и проездные на себя и семью (с провозом багажа), действительные полгода, и имел право выбора места жительства кроме Москвы, Ленинграда и района Сочи. Во всех остальных местах нас обязаны были поставить в очередь на получение квартиры в течение полугода, но обычно жилья приходилось ждать годами, и тем дольше, чем более привлекательным было выбранное место. С Верой мы решили переехать на «пмж» в Ригу и занялись поиском вариантов обмена, но безуспешно. Время шло, и скоро заканчивался полугодичный срок нашего возможного бесплатного переезда, но тут однажды Женя увидел в городе объявление о поиске квартиры в Баку в обмен на Лиепаю. Мы ухватились за этот вариант, тем более, что он по многим параметрам нас более чем устраивал, и после неописуемых бюрократических процедур, которые могли свести с ума, отправились в Лиепаю.

 

1 «Входящие, оставьте надежды…» (итал.)

2 сд: стрелковая дивизия

3 МВО: Московский Военный Округ

4 Ск: стрелковый корпус

 

Оглавление

  • 1. Предисловие
  • 2. Латвия
    • 2.1 Семьи моих родителей
      • 2.1.1 Семья отца
      • 2.1.2 Семья мамы
      • 2.1.3 Бабушка Минна
    • 2.2 Лиепая и Рига
    • 2.3 Лиепая
      • 2.3.1 Возвращение
      • 2.3.2 Кое-что о евреях и городском быте
      • 2.3.3 Культурная жизнь
      • 2.3.4 Немного о политике
      • 2.3.5 Баатэ (Bāte; Baten)
      • 2.3.6 Школа
      • 2.3.7 Фройлайн Изабелла Рерих
      • 2.3.8 Чтение
      • 2.3.9 1940 год–июнь 1941
  • 3. Война
    • 3.1 Беженец
    • 3.2 В Татарстане
    • 3.3 Шава
  • 4. В Советской Армии
    • 4.1 Записки «кавалериста»
    • 4.2 Гороховецкие лагеря
    • 4.3 В действующей армии
    • 4.4 Служба в мирное время
      • 4.4.1 Рига
      • 4.4.2 Военное училище (Ленинград)
      • 4.4.3 Гусев-Черняховск
      • 4.4.4 Сахалин
      • 4.4.5 Москва, ВИА
      • 4.4.6 Последние годы службы (ЗакВО)
  • 5. В отставке
    • 5.1 Работа в горисполкоме
    • 5.2 Поездки за границу
    • 5.3 Военрук
    • 5.4 Еврейская община
    • 5.5 Мемориалы
  • 6. Наше новейшее время
  • Послесловие
    • Послужной список
  • Приложения, Либавские тетради
    • I. Трагедия евреев Либавы
    • II. «Кибуц»
    • III. Могикане рижского гетто