Главная » Библиотека » ДОРОГИ, КОТОРЫЕ НАС ВЫБИРАЮТ » 3. ВОЙНА

ДОРОГИ, КОТОРЫЕ НАС ВЫБИРАЮТ

Владимир Бан

Воспоминания, 1926–2009

Отпечатано в Соединённых Штатах Америки

2009, Издано автором

 

3. ВОЙНА

3.1 БЕЖЕНЕЦ

 

В первой половине дня 22-го июня уже чувствовалась какая-то нервозность, необычная атмосфера; в районе лагеря можно было заметить оживлённое передвижение людей и конного транспорта. Вскоре мы услышали слово «война». Очевидно, сначала были новости для начальства по телефону, ближе к обеду из Лиепаи приехали некоторые родители забирать своих детей. Из Лиепаи прибыли также уполномоченные горкома партии для организации эвакуации лагеря; очевидно, у руководства хватило здравого смысла для этого. Мы узнали о нападении Германии на СССР, о бомбёжке Лиепаи рано утром, о быстром продвижении немцев к Лиепае. Несмотря на всё это, настроение было скорее приподнятое, многие наши комсомольцы внушали нам, и сами верили, что теперь «Гитлеру скоро конец», что события развернутся, как описано в книге Н. Шпанова «Первый удар»: советская авиация бомбит Германию, немецкий пролетариат поднимает восстание, войне конец. Как же мы все ошибались, из-за не информированности! Так или иначе, нам велели собрать вещи, сколько можем нести, и с наступлением темноты мы направились к железнодорожной станции на расстоянии приблизительно 7 км. Поход был обставлен как военная игра, и было даже жутковато-интересно. Станцию Илмая достигли без приключений. А вот во время стоянки поезда на станции Рига город бомбила авиация. Нас повезли дальше и под вечер высадили недалеко от ст. Ритупе у старой латвийско-российской границы. Разместили в новом школьном здании, которое резко выделялось на фоне окружающих полей. Можно сказать, что наши мытарства начались именно там. На следующий день после прибытия мы стали свидетелями, как германский самолёт безнаказанно разбомбил расположенную поблизости железнодорожную станцию, и, во избежание жертв, нас разместили по окрестным хуторам. Поступавшие отрывочные сведения говорили о том, что события развиваются не по сценарию Шпанова. И кто же мог тогда знать, что почти вся советская фронтовая авиация была уничтожена в первые часы войны на своих аэродромах? Наблюдая пролёт тяжело груженых самолётов в восточном направлении, мы всё ещё гадали, чьи они. Последующие дни были заняты заботами о пропитании, в которых основную роль играли наши группы, наведывавшиеся к окрестным крестьянам. Они относились к нам сочувственно, и то ли по доброте души, то ли в своём простодушии продавали нам хлеб, картошку и молоко за советские рубли, которые были у нашего руководства.

Деревенской идиллии вскоре пришёл конец, после того как немецкая армия стала быстро продвигаться на Резекне. Последняя ночь в Ритупе была особенно тревожной; стояла зловещая тишина, только раздавался лай собак по всей округе. Смешно вспомнить: нас, более старших ребят, поставили вроде бы в импровизированные караулы, как будто мы могли что-то сделать, появись моторизованные авангарды немцев (41 тк1 Рейнгардта2). Утром, а это было в самых первых числах июля, взяв с собой изрядно облегчённую нашу поклажу, мы походным порядком последовали в сторону границы с Россией, которая проходила по реке Ритупе. Не помню, сразу ли нас пропустили, или были какие-то формальности, но поразили убогие укрепления пограничников. Где-то на восточном берегу мы вышли на дорогу, ведущую в город Остров, и влились в поток беженцев. Стояла неимоверно жаркая погода, все страдали от жажды, да и голода и физических тягот. По дороге сплошным потоком двигались измождённые беженцы, повозки с жалким скарбом, люди катили ручные тележки, на обочинах валялись убитые лошади, разбитые машины и повозки. Временами раздавались сигналы тревоги, тогда все в рассыпную убегали прочь от дороги и пережидали опасность. Когда мы приблизились к Острову, поступили сведения, что город бомбят и он горит (да это и так было видно) и что его нужно обходить стороной. Наша колонна, если можно её так назвать, тоже уклонилась вправо от маршрута, и больше мы никогда не попадали на магистральные дороги. Несколько дней мы передвигались по неизвестным дорогам, пересекали реки, питались кое-как. Днём наблюдали не очень далёкие воздушные бои, в которых почти неизменно верх одерживали более быстрые, манёвренные и «элегантные» самолёты с чёрными крестами на фюзеляже над медленными и неуклюжими бипланами со звездой; оставляя дымный след, они падали и взрывались. Иногда лётчик выпрыгивал на парашюте, тогда немцы обстреливали его из пулемёта. Всё это происходило на наших глазах, но мы в большинстве были настолько подавлены всем случившемся, что уже не воспринимали весь трагизм ситуации.

Должен сказать, что на территории России меня ждало первое, но далеко не последнее разочарование. Я ожидал, что колхоз — это нечто наподобие описанного Т. Кампанеллой или Ш. Фурье, нечто вроде утопической фаланстеры, где по-коммунистически живут и трудятся счастливые люди. Видел же я только убогие, нищие деревни, покосившиеся избы с удручающего вида жителями. Но надо сказать, что эти люди, видя толпу голодных, измученных латвийских детей, старались помочь нам, чем только могли.

Мы добрались до железнодорожной станции Сошихино, где сели в эшелон из товарных вагонов с беженцами. Нашлись вагоны и для нас, но не успели мы тронуться, как низко над нами пролетел фашистский самолёт. Казалось, надо было уже знать тактику фашистов посылать самолёт-разведчик, а затем по разведанным целям наносить бомбовый удар. Так и случилось. Эшелон разбомбили, взрывы, крики, груды горящих обломков, разбегающиеся люди. Это было предвестием будущего: погибнуть можно было запросто, оставаться в живых — только по счастливой случайности. На этот раз такая счастливая случайность нам выпала, и после немалых трудов наши руководители собрали нас почти всех: в наши вагоны бомбы не угодили.

После ещё нескольких дней мытарств мы вышли на другую уже железнодорожную линию и на ближайшей станции сели в эшелон, направлявшийся на восток. Первая большая остановка была на ст. Дно (приблизительно 80 км от Сошихино); там мы пережили ещё одну бомбёжку, правда, без потерь. Там же нас покормили в невиданном раньше заведении—фабрике-кухне (нечто вроде огромной столовой). Началось наше вынужденное путешествие вглубь страны. Было интересно видеть новые места, станции с неизвестными названиями, но по отрывочным знаниям мы пытались определить примерный маршрут, который, как оказалось, закончился где-то в Татарстане восточнее города Казань. В дороге мы, конечно, недоедали, но надо признать, что обычно люди могли в пути получить элементарное пропитание; система продпунктов функционировала исправно (за исключением чрезвычайных ситуаций), как и противоэпидемическая служба, что было важно, так как люди в основном ехали в «телячьих» вагонах. На всех остановках были небольшие постройки («кубовые») с вывеской «Кипяток», куда, с известным риском опоздать на свой эшелон, бежал народ набирать кипяток. Позже шутили, что иностранцы долго не могли понять, почему каждая станция в России называется «Кипяток».

 

3.2 В ТАТАРСТАНЕ

 

В конце июля нас высадили на какой-то остановке, и после непродолжительного перехода мы очутились в татарской деревне Большие Менгеры. Нас разместили в здании школы, и это стало нашим детдомом. Директором стала Александра Арне, которая руководила нами, начиная с 22 июня в Кроте, и во многом благодаря которой мы уцелели во время нашей вынужденной одиссеи. И в дальнейшем детдом сравнительно успешно функционировал в сложнейшей обстановке трагичных событий войны. Хотел бы здесь воздать ей должное, от неё потребовались нелегкие решения, и здесь, как и везде, полностью проявились её принципиальная строгость, талант руководителя и педагога, заботливость и распорядительность, любовь к детям. Ей помогали и другие педагоги, помню только доброго учителя Бумбиерса, дочь которого не пережила ту жуткую зиму 1941/42 года. Несколько облегчали жизнь забота Латвийского правительства в эвакуации, но в целом зимой было голодно и холодно. Легче было после нашего прибытия в начале осени, когда нас посылали помогать колхозникам в уборке картофеля.

Той же осенью мы провожали старших товарищей, среди них ещё совсем молодых девушек и парней, в основном добровольцами отправлявшихся в армию. Был среди них и мой друг Аркадий Акерблум, которому едва исполнилось 16 лет.

К тому времени наш «контингент» пополнился как приставшими к нам после оставления Кроте, так и эвакуированными детьми и взрослыми, главным образом из Ленинграда и более северных районов. Несмотря на все невзгоды, впору было думать об учёбе, стараниями властей были открыты две школы, русская и латышская; естественно, продолжала работать и татарская. Обеспечение было самое примитивное, не было почти ничего для нормального учебного процесса, в т.ч. и отопления; на уроках сидели в верхней одежде.

Я записался в русскую школу, так как хотел скорее овладеть русским языком. Из-за моих крайне скудных познаний в этой области пошёл в 6-ой класс, хотя даже это было авантюрой. Помню, произведения Пушкина и Лермонтова я заучивал механически, по детски, только смутно понимая слова. «… буду тем любезен я народу…», «…и назовёт меня всяк сущий…», «… невольник чести…» — всё это было мне непонятно, и только со временем я более менее освоился с языком. Повезло с учителями. Старенькая (или мне только казалось) Варвара Михайловна Кондакова, Ирина Александровна Покровская из Москвы, Екатерина Зиновьевна из Питера были педагогами «от Бога». У них, между прочем, были привезённые с собой книги, которые они давали мне читать, особенно Ирина Александровна книги по географии. Уже тогда она от мужа — геолога знала о предполагаемых богатствах Западной Сибири. От неё же я услышал намёки на 1937-ой год, когда мужа её не стало.

Естественно, было голодно. Хлебные порции были маленькие, монополию на доставку его из «хлеборезки» захватили какие-то полукриминальные ребята, которые часть хлеба присваивали по дороге. А хлеб раздавали так: один указывал пальцем на «пайку», другой с закрытыми глазами называл имя того, кто её потом получал. В ту зиму я впервые попробовал пшённую кашу, иногда её приправляли подсолнечным маслом. Именно голод, по-видимому, притуплял тревогу о близких, боль от наихудших предположений.

В конце зимы случился радостный сюрприз. Меня пригласила директор и сказала, что мама разыскивает меня. В то время существовало учреждение, по-моему в Бугуруслане, которое помогало людям в поиске пропавших близких. Бегство, бомбёжки, превратности войны разлучали тысячи семей, если не миллионы. Мама узнала о моём местонахождении, прислала письмо, и мы ей ответили. Моей радости не было предела. Мне было даже неловко оттого, что многие не имели никаких известий о близких. Мы с мамой редко, но переписывались, (почта работала медленно и ненадёжно), и я узнал, что они с отцом было решили, чтобы мама поехала в Юрмалу за Гиной. Она успела на один из поездов, но никто не знал, что он оказался последним, что Лиепая уже будет отрезана, что им обеим будет суждено вернуться в Лиепаю только после войны, не найдя ни мужа и отца, ни мамы (бабушки), ни других трагически погибших родственников. А пока надо было набраться терпения до весны, когда возобновится навигация по Волге и мама сможет приехать и забрать меня к себе.

 

3.3 ШАВА

 

Был тёплый день апреля или мая 1942 года; позади остались радость встречи, прощание со всеми, утомительная дорога до Казани, где мы сели на волжский пароход до Горького (Нижний Новгород). Плавание по Волге, тогда ещё не обезображенной водохранилищами, оставило незабываемое впечатление, несмотря на спартанские условия на судне. Настроение было хорошее, ещё в Б. Менгерах я порадовался успехам Красной Армии под Тихвином и Ростовом, победе под Москвой. Латвия казалась ближе, чем прежде. Кто мог знать, что скоро будет потерян Крым, что произойдёт катастрофа на Юго-Западном направлении и немцы продвинутся до Волги и Кавказа.

Мы сошли с парохода в районном центре Работки на берегу Волги и на попутной телеге добрались до деревни Шава, где в эвакуации жили мама с Гиной. (В настоящее время в Google Earth Шава не показана, но на карте Нижегородской области пос. Шава показан). В Шаве мы квартировали на выселках, т.е. на окраине, в довольно удобной и чистой избе Антонины Аверьяновой, муж которой был в армии. В деревне был сравнительно зажиточный колхоз им. Парижской Коммуны, председателем был инвалид (войны?) Павел Иванович Карпов. Мама (за «трудодни», как все) работала в колхозе бухгалтером и изредка обменивала на продукты то немногое, что успела прихватить с собой из дому. Большую часть зерна выдавали пшеницей, и на столе белый хлеб не был редкостью.

О том, что кругом голод, я узнал только по наведывавшимся иногда нищим. В последующем мы перешли жить в предоставленную нам пустующую избу. Я был принят в школу в 7 класс, а пока в составе ученической бригады стал работать в поле, в основном на прополке. Из бригады запомнились Паша Ушаков и Люба Дубкова, которая смущала нас своим «вольным слогом» и игривыми намёками.

Сразу за деревней протекала речка Кудьма, впадавшая в Волгу В жаркие дни в ней было приятно купаться. Естественно, зарабатывали мы немного, сколько тебе «запишут» трудодней, зависело от произвола бригадира, но «отоваривали» трудодни сравнительно неплохо, в основном зерном. Мне приходилось брать мешок и пешком нести его несколько километров на мельницу, а обратно — муку и отруби, заплатив мельнику натурой. Другая работа — доставка воды. Колодец недалеко, но надо было научиться опускать ведро так, чтобы оно зачерпывало воду, и принести её домой на коромысле, не расплескав. Для отопления и приготовления пищи в избе была русская печь. В неё на угли ставились «чугуны», еда там долго сохранялась тёплой. Да и погреться можно было на печи. За дровами приходилось идти около километр в лес, где я мог нарубить берёзового сухостоя, а то и повалить зелёные деревца, увязать всё это и тащить домой. На зиму приходилось покупать неразделанные брёвна; мы с мамой распиливали их, а я колол. Проблемой всегда было иметь сухие щепки для растопки.

В деревне жила семья, эвакуированная из Ленинграда, — Мария Ивановна Иконникова с дочерью Ирой, примерно моего возраста. Кандидат наук (правда, не по птицеводству) Мария Ивановна заведовала птицефермой, с ней было приятно общаться, она была человеком из мира истинно ленинградской интеллигенции. Не знаю до сих пор, как я надолго запомнил её Ленинградский адрес—канал Грибоедова 86, кв. 4, что мне позже пригодилось.

Большое значение для меня имел находившийся в деревне Детский дом для латвийских детей. Это были дети разного возраста, разные по национальности, отобранные в 1941 году по всей республике и направленные в пионерский лагерь «Артек» в Крыму. Все они были разнообразно талантливы, воспитаны, «преданные делу Ленина-Сталина» пионеры и комсомольцы. Когда в 1941 г. обострилась угроза Крыму, их эвакуировали в Шаву и разместили в бывшей барской усадьбе. Директором была Эльвира Яковлевна (не помню фамилию), а воспитателем рижанка Люба Эйдус. Любу я неоднократно встречал после войны в Риге (фам. по мужу была Футлик); разница в возрасте у нас стёрлась, и мы дружили до самой её кончины в Израиле лет 5-6 тому назад. В детдоме была крепкая комсомольская организация, и осенью меня там приняли в комсомол. Можно сказать, что я там прошёл хорошую школу комсомольского воспитания, о чём не жалею. Это было время политической наивности и некритичного отношения к происходящему, но и время высоких идеалов.

В школе я успевал неплохо, может быть из-за весьма посредственного уровня преподавания. На уроках немецкого языка (другие иностранные языки не преподавались) я даже мог поправлять учительницу, и спасибо, что никто не попался, кто мог бы спросить меня, откуда я знаю этот язык и не являюсь ли я немецким шпионом. В самом начале 1942 г. мобилизовали и отправили в армию ребят 1925 г. рождения, а родившихся в 1926-ом взяли на воинский учёт. По всем предположениям, нас должны были «взять» осенью 43-го, и мы в этом не ошиблись.

На лето 1943 года планы у меня были те же, что и на 1942, но в колхозе я поработать почти не успел. В районе Шавы должна была проходить автомобильная дорога (теперешняя М7), и многие были вовлечены в это строительство. Это были два объекта Главного Управления шоссейных дорог (ГУШОСДОР) НКВД, на которых в основном использовался труд заключённых («зеки»); на «гужевую повинность» привлекалось и местное население, а на определённые должности набирались вольнонаёмные. Одним гушосдоровским объектом (линейным) была сама дорога. Говорили, что заключённых «пригнали» из Мордовии (кто тогда знал о мордовских лагерях?). По одной команде зеков с каждой стороны будущей дороги прорубали просеки, устраивали ограждения из колючей проволоки и строили сторожевые вышки. По мере готовности «зоны» зеки выполняли изнурительные земляные работы без какой-либо механизации и при самом убогом питании. Разные обязанности выполняли вольнонаёмные, и моей обязанностью было вести «табель», т.е. учёт этой работы. Работали также и «расконвоированные» зеки, имевшие определённую свободу передвижения, в т.ч. и на втором объекте— асфальтобетонном заводе. Особую категорию составляли руководители разного ранга — заключённые-инженеры, в т.ч. начальник строительного управления, который с семьёй жил в нашей деревне. При редком общении с кем-нибудь из зеков я впервые услышал про ст. 58 УК РСФСР. Итак, я проработал в НКВД несколько летних месяцев (кстати, если не изменяет память, то оплата производилась не очень щедрым «пайком»).

Пришло время опять думать о школе, хотя было ясно, что долго проучиться не придётся. Война затягивалась, летом ещё «немец» бомбил Горьковский автозавод, Второго фронта в Европе не было (за искл. Италии), а Восточный фронт ещё тянулся по Днепру и далее на север по этой же линии.

Поскольку в Шаве полной средней школы не было, пришлось ходить за 3 км в село Кадницы в среднюю школу; пришлось пройти небольшую проверку и меня приняли в 9 класс, так как я всё лето к этому готовился. Я уже в достаточной степени овладел русским, и учёба давалась легко. Но долго учиться не пришлось.

 

1 тк — танковый корпус

2 Летом 1941 года командир 41 тк 4-ой танковой группы немцев

 

Оглавление

  • 1. Предисловие
  • 2. Латвия
    • 2.1 Семьи моих родителей
      • 2.1.1 Семья отца
      • 2.1.2 Семья мамы
      • 2.1.3 Бабушка Минна
    • 2.2 Лиепая и Рига
    • 2.3 Лиепая
      • 2.3.1 Возвращение
      • 2.3.2 Кое-что о евреях и городском быте
      • 2.3.3 Культурная жизнь
      • 2.3.4 Немного о политике
      • 2.3.5 Баатэ (Bāte; Baten)
      • 2.3.6 Школа
      • 2.3.7 Фройлайн Изабелла Рерих
      • 2.3.8 Чтение
      • 2.3.9 1940 год–июнь 1941
  • 3. Война
    • 3.1 Беженец
    • 3.2 В Татарстане
    • 3.3 Шава
  • 4. В Советской Армии
    • 4.1 Записки «кавалериста»
    • 4.2 Гороховецкие лагеря
    • 4.3 В действующей армии
    • 4.4 Служба в мирное время
      • 4.4.1 Рига
      • 4.4.2 Военное училище (Ленинград)
      • 4.4.3 Гусев-Черняховск
      • 4.4.4 Сахалин
      • 4.4.5 Москва, ВИА
      • 4.4.6 Последние годы службы (ЗакВО)
  • 5. В отставке
    • 5.1 Работа в горисполкоме
    • 5.2 Поездки за границу
    • 5.3 Военрук
    • 5.4 Еврейская община
    • 5.5 Мемориалы
  • 6. Наше новейшее время
  • Послесловие
    • Послужной список
  • Приложения, Либавские тетради
    • I. Трагедия евреев Либавы
    • II. «Кибуц»
    • III. Могикане рижского гетто